Царь и царица - Владимир Хрусталев

Последнее ему понадобилось, во-первых, для того, чтобы похвалиться у себя на родине степенью своего значения, а, во-вторых, и это едва ли не главное, он, конечно, надеялся, что на открытие мощей приедут царь и царица, причем посетят проездом и его родное село Покровское.

Однако по мере расширения круга лиц, ублажавших Распутина, по мере увеличения у него самого денежных средств его плотская страстная природа берет все более верх, а боговдохновенность и даже религиозность понемногу исчезают.

Дикие кутежи, иногда сопряженные со скандалами, повторяются все чаще, наконец, принимают почти хронический характер.

Особенную огласку получает один скандал, произведенный им на пароходе на Волге, когда капитан парохода, невзирая на похвальбу Распутина о близости к царской семье, ссадил его на берег, и другой – в московском загородном ресторане «Яр», о котором я уже упомянул выше.

Усиленное потребление вина, страстное влечение и наглое приставание к женщинам выступают все ярче наружу и становятся достоянием все более широких кругов. Перед теми лицами, от которых он не мог скрыть своего поведения, но с мнением которых по тем или иным основанием считался, он оправдывался положением, проповедуемым некоторыми русскими сектами – «не согрешишь – не покаешься». Таким лицом была, между прочим, и Вырубова, неизменно скрывавшая от царицы развращенность Распутина, но сама отнюдь не находившаяся в неведении его поведения.

Первоначально своей близостью ко двору Распутин пользовался только для вмешательства в церковные дела, в чем ему одно время помогали близкие сношения с Феофаном и с Гермогеном.

Но дружба с ним этих лиц продолжается недолго. Убедившись в истинных свойствах Распутина, они прилагают все усилия к его развенчанию, но оказывается уже поздно. Положение его при дворе настолько окрепло, вера в него Государыни настолько утвердилась, что все старания Гермогена и Феофана не только остались тщетными, но еще они же сами от этого пострадали: Гермоген ссылается в Жировецкий монастырь, Феофан из Кронштадта переводится в какую-то отдаленную от столицы епархию.

По мере того как слух о влиянии Распутина распространяется, причем влияние его значительно преувеличивалось, различные ловкие люди решают им воспользоваться для достижения своих целей через его посредство.

Не следует при этом забывать, что людская молва изображала Распутина весьма различно. Наряду со слухами о его влиянии и возможности добиться через его посредство чего угодно распространялось и то, что он святой человек, бессребреник, который помогает обращающимся к нему людям из побуждений христианской любви.

Все это приводит к тому, что у Распутина организуются формальные приемы и число посетителей на них достигает многих десятков. При этом среди обращающихся к нему за той или иной помощью наряду с теми, которые подкрепляют свои прошения материальными подношениями и обещаниями крупных денежных сумм, бывают и такие, которые не только ничего не приносят, но еще и сами просят о денежной помощи.

Как это на первый взгляд ни странно, но Распутин стремился помочь и тем, и другим. Дело в том, что у самого Распутина, по мере его возвышения, неудержимо развивалось своеобразное честолюбие. Играть видную роль, быть почитаемым за всемогущую силу, стать на равную ногу с людьми, находящимися по общественному положению неизмеримо выше его, – все это тешило его самолюбие, и он охотно поддерживал и такие просьбы, исполнение которых не приносило ему лично никаких прямых выгод. Возможно, впрочем, что он рассчитывал таким путем увеличить в общественном представлении степень своей силы, что и на деле вело к ее фактическому разрастанию.

Дела, которые брался проводить Распутин, делились на две резко различные категории. Одни из них касались устройства судьбы сравнительно маленьких людей: выдачи им пособий, увеличения получаемой пенсии, продвижения на службе в ее низших степенях. По отношению к таким людям он в большинстве случаев ограничивался снабжением их короткими записками к знакомым и незнакомым ему высокопоставленным лицам. Записки эти, неизменно начинавшиеся со слов «милай, дорогой», для некоторых лиц, увы, имели такую обязательную силу, что снабженные ими просители были обеспечены в удовлетворении своих ходатайств.

Но была и другая категория дел, исполнение коих приносило Распутину крупную выгоду. Просьбы эти касались различных денежных дел, как-то: концессий, получения поставок и казенных подрядов, а во время войны к этому присоединились еще просьбы о зачислении куда-либо в тыл призванных в войска.

Прямых ходатайств со стороны Распутина о предоставлении кому-либо ответственных должностей, однако, не поступало. Известен лишь один случай, когда по просьбе Распутина покровительствуемый им управляющий Пермской казенной палатой Ордовский-Танаевский был назначен губернатором и притом в его родную Тобольскую губернию, о чем Распутин известил его облетевшей всю Россию столь характерной для него телеграммой: «Доспел тебя губернатором».

Понемногу пьяный разгул, в который его сознательно втягивали стремившиеся в том или ином отношении его использовать, различные беспринципные дельцы и карьеристы, сначала заглушает, а затем и окончательно уничтожает в нем ту его вторую природу, которая по временам влекла его к покаянию, аскетизму и молитвенному экстазу. В результате к тому времени – приблизительно к началу 1915 г., – когда он, через посредство всецело порабощенной им Вырубовой, получает весьма значительное влияние на императрицу, мысли его направлены уже исключительно к обеспечению собственного благосостояния.

Так, согласно упомянутым выше показаниям СП. Белецкого, в то время, когда последний имел с ним дело, в конце 1915 г., у Распутина не было никаких идейных побуждений и к каждому делу он подходил с точки зрения личных интересов или интересов Вырубовой. Эти последние интересы Распутин мог по справедливости почитать за собственные.

Наконец, дошло до того, что в совершенно интимном кругу Распутин перестал даже прикидываться «Божьим человеком». Он, например, не обижался, когда приставленный к нему А.Н. Хвостовым, в целях его охраны, жандармский офицер Комиссаров{291}, сумевший войти с ним в дружбу, на его попытки вернуться в разговоре к духовным темам, бесцеремонно ему говорил: «Ты божественность-то эту брось; будем говорить попросту!»