Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Социологические исследования в России, проводимые на протяжении более 20 лет «Левада-Центром», показывают двойственный характер явлений «социального доверия» в российском обществе. Повседневное практическое недоверие, высказываемое по отношению к окружающим (малознакомым) людям, сопровождается или компенсируется высоким декларативным доверием к трем особо значимым символическим институтам: а) к главе государства; б) к церкви и в) к армии.

Таблица 1.2

Доверие к основным социальным и политическим институтам

* Индекс доверия построен по формуле: ответы «полное доверие» + ½ «не полного доверия» минус ½ «неполное доверие» + «полное недоверие». Ранжировано по индексу доверия.

Октябрь 2011 года. N = 1600. В % к числу опрошенных.

Самые высокие значения «доверия» относятся к персонификации полноты власти – тому, кто считается хозяином страны, кому пропаганда старается придать черты то ли «царя», то ли «национального лидера». В первых замерах это был М. Горбачев, затем после неудачного путча его сменил Б. Ельцин, теперь – В. Путин, сохранявший максимум «доверия» населения даже во времена, когда власть, пусть номинально, принадлежала его «дублю» – суррогатному президенту Д. Медведеву.

Другие социальные институты – СМИ, правительство, политическая полиция и спецслужбы, региональная и местная администрация, российский псевдопарламент, система правосудия, силовые структуры (полиция, прокуратура), бизнес, финансовые организации, местные власти, политические партии и профсоюзы – находятся в зоне полудоверия и большего или меньшего недоверия населения (табл. 1.2). По отношению к этим институтам, определяющим общественную и повседневную жизнь россиян, проявляются устойчивые негативные установки: подозрительность и отчуждение, смесь страха и отвращения (особенно к полиции, суду, но также и к депутатам, политикам), нежелание иметь с ними дело, кроме как в случаях крайней нужды или в чрезвычайных обстоятельствах[164].

За выражением «доверия» россиян к опорным институтам можно видеть сохраняющиеся радикалы или остатки «тоталитарного синдрома», описанного когда-то К. Фридрихом и З. Бжезинским, признаки уходящей либо распадающейся, но когда-то единой структуры государственного идеологического и террористического господства. Сегодня от прежней организации общества остался лишь фантом патерналистской власти, претендующей на то, чтобы, как и раньше, быть тотальной, но фактически лишь имитирующей некоторые черты «партии-государства». Лишившись коммунистической идеологии, режим утратил характерную для советской эпохи легитимацию, частью которой был заботливо поддерживаемый пропагандой социальный оптимизм, обеспечение массовой уверенности в «лучшем будущем», то есть довольно умеренном, но гарантированном улучшении повседневной жизни. Когда эта уверенность или иллюзия обеспеченного будущего, разрушенная чередой социальных и экономических кризисов и потрясений 1990-х годов, у населения исчезла, институциональная система предстала в обнаженном виде – авторитарного и коррумпированного режима, пытающегося навязать представление о своей безальтернативности, опираясь главным образом на силовые структуры (включая суд) и пропаганду.

Такая композиция доверия, как показывают наши исследования за длительный период наблюдений (начиная с февраля 1993 года), очень стабильна[165] (табл. 10.2–12.2). Это означает, что распределение мнений не зависит от интересов отдельных групп в обществе, а отражает более глубокие слои массовых представлений, слабо реагирующие на актуальные изменения. Устойчивость массовых установок указывает на то, что подобные представления и стоящие за ними мотивы социального поведения выведены из сферы текущих политических и социальных конфликтов, что это институционализированные отношения, а стало быть, они воспроизводятся в полном объеме, несмотря на смену поколений и приход новой генерации, заменяющей уходящих «советских людей» и «людей эпохи перестройки». Условиями подобного воспроизводства следует считать процедуры массовой социализации и правовую закрепленность таких механизмов воспроизводства (санкции обычного права и формальную судебную практику).

В отношениях к властным институтам, включая и высших представителей власти, прослеживаются два противоречивых плана: первый указывает на признание важности соответствующего института (его места в ряду других институтов), второй – на практическую оценку деятельности функционеров этого института (или степени адекватности того, чем они занимаются, относительно идеальных представлений о том, как и чем они должны заниматься). Большинство государственных институтов россиянами по инерции воспринимаются как продолжение или вариации прежних (советских) органов репрессивной, бесконтрольной государственной власти. Они, по мнению респондентов, не ориентированы на защиту интересов обычных людей, населения страны, поскольку, как полагает основная масса населения, предназначены исключительно для защиты интересов высшей власти или обслуживающей ее коррумпированной бюрократии (табл. 12.2, 19.2). Именно поэтому «неполное» или частичное доверие, точнее, смесь принудительного, вынужденного доверия с настороженностью и латентным недоверием является социальной доминантой практического поведения абсолютного большинства россиян в постсоветское время. Предполагавшаяся в начале реформ 1990-х годов транзитологическая схема эволюции социального доверия (перераспределение мнений от «значимости» к «адекватности» функций институтов запросам и представлениям населения и, соответственно, усиление доверия им в силу растущей эффективности обеспечения подобных запросов) не осуществилась в реальности. Поэтому большая часть показателей доверия (неполное доверие) по-прежнему включают обе эти составляющие отношения к институтам, однако, удельный вес каждой из них – разный: в отношении к доминантным институтам (президент, церковь, армия) преобладает признание символической значимости института (при низкой латентной оценке их практической эффективности в выполнении задач управления, религиозно-этической работы в миру, боеспособности и морального состояния рядового состава); в отношении же к прочим институтам (парламенту, суду, местной власти, полиции, партиям, профсоюзам) их символическая значимость (идеальное представление об их функциях) снижается пропорционально усилению негативной оценки их практической деятельности, степени несоответствия эмпирического функционирования идеальным представлениям граждан о том, что и как должны делать функционеры данного института, и привычному разочарованию от характера их исполнения. Этот внутренний диссонанс и составляет двойственность представлений о социальном порядке посткоммунистического социума. Проблема усугубляется тем, что меняются (особенно в наиболее модернизированных социальных средах, ориентированных на западные образцы) и сами основания для признания символической значимости доминантных институтов. Но об этом ниже.