Лучшая защита - Вячеслав Шалыгин

– Вот! - прервал его следователь. - Я ждал именно этих слов! Родственники шестерых погибших утверждали, что их близкие имели как раз такую ориентацию! И вот поэтому я никак не могу взять в толк, каким ветром занесло четверых геев и пару лесбиянок на собрание бритоголовых? Как случилось, что их всех уложили в одну братскую могилу? Злая шутка конкурирующей банд-партии?

– Скорее попытка задеть за живое максимально широкие слои населения, - возразил Картер. - Посудите сами, полицейский произвол, направленный против неудобных членов общества. Возмутится даже воинствующий гетеросексуал.

– Но зачем? Кому это выгодно? Где мотив?

– Можно только гадать.

– А если без гаданий, у нас остается первый вопрос следователя Ульриха - как? - высказался Симонов. - Как случилось, что они сидели в том особняке и, судя по всему, мирно разводили демагогию?

– Это еще сложнее понять, чем мотив преступления, - не отрывая взгляд от огня, вздохнул Белкин. - Ясно одно - у Наций появился новый враг, наглый и коварный. Ничуть не слабее прежних. И если не прихлопнуть его сразу, он в покое нас не оставит, а чего доброго, и вовсе взорвет ситуацию.

– Ну, на это ему придется потратить слишком много времени и сил, - усомнился Картер.

– А ты знаешь, сколько их у него припасено? Нет? И я не знаю. Но если учесть, как он ловко подставил полицию, подсунул газетчикам свидетеля и взбудоражил общественное мнение, с силами у врага все в порядке. Вопрос - сколько мы дадим ему времени?

– Я понял, на что ты намекаешь. Мы отрабатываем все зацепки. Только, боюсь, пока противник не нанесет новый удар, мы его не вычислим.

– Это как так?! Вы что же, будете спокойно сидеть и ждать новых трупов?! - возмутился Ульрих.

Все его огромное тело напружинилось и перестало походить на большой курдюк с салом под виски-соусом. Симонова поза подчиненного ничуть не впечатлила. Он невозмутимо взглянул на следователя:

– Спокойно сидеть нам не дадут. На завтра назначено заседание Специальной комиссии при Совете Наций, там нас пропесочат всех троих, а сегодня придется отбиваться от возмущенной прессы - правда, только нашему главному полицейскому… Ну и все такое прочее. Так что спокойной жизни не предвидится. А что касается новых трупов… ЦРС и полиция переходят на усиленный вариант несения службы. Белкин, я правильно выразился?

– Правильно, Марк, правильно. Только не даст ничего эта мера. Второй удар будет не здесь.

– Какие мы проницательные! - усмехнулся прокурор. - А где?

– Не знаю, но мой опыт подсказывает, что не здесь, не в Стокгольме. Даже не на Земле.

– А если опыт устарел?

– Нет. Тактика терроризма неизменна уже триста лет. И знаешь, почему? Потому что эффективно работает и без всяких там новаций…

В голове шумело, в животе булькало и урчало, а руки отчетливо дрожали. Состояние было, что и говорить, не очень. Муторное. Или, как выражался директор клиники: «состояние нестояния». Хотя дрожание рук не имело принципиального значения. Клиентам было безразлично, ровный в них сделают разрез или не очень. Вот не пропустить какую-нибудь посмертную особенность было важно, и, чтобы этого избежать, требовалось сконцентрироваться, а руки… ерунда.

Доктор Олег Сполохов мельком взглянул на свое отражение в лоснящемся боку биксы с иглами и шовным материалом. Зеркал в прозекторских по понятным причинам не было. Выраженная небритость и мешки под красными глазами выдавали его задолго до того, как можно было бы заметить дрожь в руках. Если нагрянет куратор морга, не миновать нагоняя. И вряд ли он примет в расчет возраст и молодецкую удаль патологоанатома, прогудевшего в компании двух чрезвычайно раскованных подружек до пяти утра. Мужская солидарность дело хорошее, но существует лишь в кино, да и то при отсутствии зависти.

Сполохов себя одернул. Нет, все не так. Брюзжать вынуждает похмелье и недосыпание. Она существует, солидарность, но… Если бы куратор и сам развлекался прошедшей ночью, договориться было б легче легкого, но этот сухощавый желчный старичок уже вряд ли способен на подвиги. А значит - влетит однозначно…

Эх, сейчас бы под капельницу с чем-нибудь освежающим, хотя бы с классическим гемодезом. Один флакон, и ты как огурчик. Да только Нинка, сестра из процедурного кабинета, что в отделении терапии, сегодня точно опоздает. Или вовсе не придет. Это же с ней Сполохов всю ночь кувыркался. С ней и Люсей, доктором-интерном из реанимации. Так что спасти некому…

– Эй, мертвяк, хочешь, шепну чего? - В «холодную» заглянул долговязый, вечно страждущий халявного спирта врач-функционалист Ригельман.

– Таки налить? - язвительно поинтересовался Сполохов.

– Отчего нет?

– Возьми там, в шкафчике… только одну мензурку!

– Ша, прозектор, Моня норму знает.

Он разыскал мерный стаканчик, протер краем зеленоватой форменной рубахи и плеснул в него из склянки. Запил он водой из-под крана.

– Какая тайна? - нетерпеливо спросил Сполохов.

Он и сам был не прочь принять на грудь, но боялся, что тогда его уж точно развезет.

– Выглядишь, будто с Нинкой всю ночь барахтался, - неодобрительно сказал разговевшийся Моня. - Не бережешь ты себя, Олежек. Лучше бы дернул на ночь сто грамм да выспался как следует. Смотри, вон осунулся. И глазки как у вареного омарчика, прям хоть закусывай тобой…

– Разберусь, - отмахнулся Олег. - Ты тайну хотел раскрыть. Давай, а то у меня клиентка остывает.

– Ничего, ниже комнатной температуры не остынет. Хотя, конечно, заставлять женщину ждать… пусть и не совсем живую… нехорошо. А тайна такая: сидит сейчас в кабинете у директора клиники здоровенный следователь из Генеральной прокуратуры и страшно ругается. Не буду пересказывать дословно… - он приподнял простыню, которой была укрыта «клиентка» Сполохова, и поклонился, - особенно при дамах, но смысл его ругани сводится к следующему: очень этот следователь сомневается, что твои вчерашние заключения достоверны.

– Как так? Сомневается, что эти шестнадцать несчастных мертвы?

– Я так понял, что его не устраивает причина смерти.

– Пулевые в голову, - пожал плечами Сполохов, - вход-выход, раневой канал, каша вместо мозгов, сорок четвертый или сорок пятый калибр, все честь по чести. Что тут может не устраивать?

– Не знаю, - развел руками Ригельман, - что услышал, то и передаю.

– Странно. Это все?

– Вроде бы да. А-а, нет, он еще что-то про пули говорил. Что-то вроде «почему их шестнадцать?».

– А сколько должно быть, если дырок тоже шестнадцать? Хотя, постой, у него что, пули есть?

– А у тебя их не было?

– Нет, конечно. Я же говорю: входное и выходное отверстие было в каждом случае. Навылет. Я так и в заключениях указал. Собственно пуль я не нашел.