Собор. Роман о петербургском зодчем - Ирина Измайлова

– Куда мне теперь! – устало махнул рукой Огюст. – Какая там Анна! Знали бы вы, что висит на моей шее, так не захотели бы вешать на нее и пушинку!..

Говоря это, он снова вспомнил о долге ростовщику Семипалову…

Прошла неделя, наступило второе ноября. Откладывать посещение ростовщика больше было нельзя, и рано утром, еще до начала службы, Монферран отправился по адресу, который хотел бы забыть…

До рассвета прошел дождь. Заморозки накануне кончились, и с утра на деревянных тротуарах стояли лужи. Прыгая через них, Огюст иногда ударял их тростью, так что фонтаном взлетали брызги. Это мальчишеское развлечение немного отвлекало его от мучительных мыслей.

В конторе ростовщика не было посетителей, и от этого Огюсту стало немного лучше: больше всего он боялся свидетелей…

Господин Семипалов тотчас же вышел к визитеру:

– Чем могу служить вам, сударь мой?

Вопрос был несколько странен, но Огюсту некогда было размышлять об этом.

– Я пришел к вам, господин Семипалов, поговорить относительно моего долга, – отрывисто сказал архитектор. – Сегодня срок выплаты, но я…

Лицо ростовщика выразило вдруг настоящее изумление, и затем в глазах его возник какой-то особенный лукавый интерес.

– О-о-о, сударь, сударь! О чем вы говорите?! – вскричал он. – Долг ваш уже неделю назад был уплачен со всеми причитавшимися процентами.

Теперь изумление испытал Огюст, и у него сразу даже не нашлось сил скрыть это.

– Долг уплачен, вы сказали?! – Голос архитектора звенел и дрожал. – Кем, сударь?!

– Долг выплачен через третье лицо, господин Монферран, я не имею понятия, кем именно. Доверенному, производившему оплату, мною выдан соответствующий документ, и ваш вексель он сжег при мне, сударь… Я полагал, вы знаете…

– Нет. – Совершенно смешавшись, испытывая одновременно смятение, неистовое облегчение и стыд, Огюст не мог солгать. – Нет, я не знал этого… Что, черт возьми, это значит? Вы, сударь, знаете в лицо этого доверенного?

Ростовщик вздохнул:

– Увы. Мне знакомо пол-Петербурга. Этого человека я никогда не видел… Он явно лицо подставное, верьте моему опыту.

Два часа спустя, едва дождавшись прихода в Комитет Бетанкура, Монферран, как буря, ворвался в его кабинет.

– Послушайте, ваше превосходительство! – еще с порога закричал он, в волнении забывая обо всех приличиях. – Не кажется ли вам, что это слишком?! Если я имел счастье оказать вам услугу, это не означает, что вы получили право благодетельствовать мне без моего ведома и ставить меня в самое дурацкое положение!

Генерал едва не лишился дара речи от такой атаки, но потом опомнился и рявкнул, когда Огюст умолк:

– Вы что, сошли с ума?! О чем вы говорите?!

– О том лишь, что я не говорил вам ни слова о моих денежных затруднениях и не просил вас, коли уж вы узнали о них, оплачивать мои долги!

Бетанкур, привставший было в своем кресле, тут же опять упал в него. Его лицо было маской изумления.

– Я?! – только и выговорил он. – Ваши долги?..

– Не прикидывайтесь! – чуть ли не со слезами в голосе воскликнул Огюст. – Кроме вас, никто не мог узнать о моем долге и тем более никто не мог его оплатить!

Генерал схватился за голову.

– Святая Мадонна, это уже слишком! – возопил он. – Вы что, хотите меня свести на тот свет, Огюст?! Или все-таки сами не в себе?!

Монферран в изнеможении прислонился к двери кабинета. У него тряслись руки.

– Так, значит, – прошептал он, – это не вы?

– Не я, конечно, и глупо, что вы на меня подумали, сударь. А велик ли был долг?

– Больше половины моего годового дохода в настоящее время, – еле слышно ответил архитектор. – И мне было ни за что не уплатить этого долга, ни за что… Но кто мог это сделать, а?

– Это вам виднее, – уже сердито отрезал генерал, – припомните всех своих знакомых и подумайте. А может быть, – и тут он пристально и очень выразительно взглянул на молодого человека, – может быть, это услуга кого-либо не совсем знакомого?..

Вечером, когда Элиза спросила Огюста, чем закончилось свидание с Семипаловым, он мгновение раздумывал и ответил, отвернувшись:

– Ростовщик согласился дать отсрочку на год. За год у меня будут заказы – мне уже обещали. Во всяком случае, можно не продавать библиотеку…

– Слава Богу! – с искренним облегчением воскликнула Элиза.

В последующие дни через своих знакомых Монферран попытался осторожно выяснить, не проявляло ли к нему интереса какое-либо высокопоставленное лицо. Разумеется, никто не сообщил ничего особенного, и он понял, что благоразумнее будет не разыскивать благодетеля, тот явно не хотел быть узнанным.

В один из последних дней ноября, вернувшись домой раньше обычного, Огюст нашел поджидавшее его в кабинете письмо в небольшом желтоватом конверте, надписанном незнакомым ему почерком. Внутри конверта оказалась только одна короткая записка без подписи:

«Если господин придворный архитектор желает испытать острые ощущения, очень советую ему посетить на этих днях цирк „Шапито“».

«Что это значит? – подумал Монферран, вертя в руках записку. – На что мне цирк?» И тут вдруг его кольнула неприятная догадка, еще неясная, но болезненная. Он посмотрел на часы. Они показывали без двадцати семь.

– Алеша! – крикнул Огюст в приоткрытую дверь кабинета. Слуга немного замешкался на сей раз, и хозяин встретил его сердитым вопросом: – Ты что, из Москвы сюда шел? Быстро подай мне одеться!

– Август Августович, да вы же одеты! – удивился Алексей.

– Штатское платье мне подай! Мне в мундире за день надоедает таскаться. Принеси и беги на улицу ловить мне карету.

На лице слуги вдруг появилось беспокойство, которое подтвердило догадку Огюста.

– Куда ж это вы собрались? – тихо спросил Алеша. – Скоро ведь Элиза Эмильевна вернуться должна.

– Нет, не скоро еще, – возразил архитектор. – Она раньше половины десятого не является от своей полковничьей жены, а я к этому времени тоже буду. Ну! Живо ступай и попробуй только не найти карету.

В цирке он оказался в двадцать минут девятого. Представление давно уже началось, и ему пришлось долго проталкиваться к одной из передних лож, куда ему продали билет.

Он уже лет семь не бывал в цирке и вначале едва не оглох от окружившего его шума, ибо на арене в это время кривлялись два клоуна, и народ, теснившийся позади лож на деревянных скамейках, неистово хохотал, а кое-кто свистел и топал ногами.

Но вот клоуны исчезли, и на посыпанную белым песком арену вышел черный человечек во фраке с очень длинными фалдами и объявил во внезапно наставшей тишине: