Цвет твоей крови - Александр Бушков

В общем, как сказал бы Остап Бендер, старик – типичная сволочь.

– И что же ты предлагаешь, Знахарь? – все так же бесстрастно спросил Грайт. – Я тебя знаю давно. Ты никогда не тешился умозрительными рассуждениями. Все, что ты сказал, выглядит продуманным. У тебя просто обязан быть свой план действий, отличный от прежнего, не может не быть…

– Ты прав, план есть… В первую очередь это касается тебя – потому что ты руководишь этим делом, а молодые люди – не более чем исполнители… хотя и они имеют право на свою точку зрения после того, как все это услышали и получили пищу для ума… Ты все равно пробудешь у меня до утра, пустишься в дорогу только на рассвете. Подумай как следует над всем, что я говорил, отбрось всякие эмоции и рассуди трезво, стоит ли разрушать Мост. Ты же умница и эмоциям никогда не поддавался, отсюда и прозвище. Я мало общался с Озерной Девой, но слышал, что она умна. И, наконец, вы, Красный. Вас это касается даже больше, чем ваших спутников: они не могут преодолеть Светоносную Изгородь, а вы можете, значит, и разрушать Мост предстоит вам. Подумайте, нужно ли это делать. Я верю Свинцовому Монументу, что вы не наемник, идущий на риск ради золота. Помыслы у вас, конечно, самые благородные, я немного наслышан о вашей стране, где в чести не золото, а как раз заботы о благе людей. Только будет ли это благо или получится совсем наоборот? Вы ведь должны знать математику…

– Имею некоторое представление, – сказал я.

– Отлично! Я вам дам свои расчеты с точным числом нынешних жертв Жребия и тем неизмеримо большим числом жертв, которые неминуемо будут после разрушения Моста. Вы легко разберетесь. Лаус мне немного рассказал о вашей математике. У нас, конечно, другие обозначения цифр, но вся разница только в том, что у вас десять знаков, а у нас – двенадцать. Числа так и остаются числами, независимо от того, по какой системе они записаны, по нашей или по вашей. У меня в бумагах есть очень простая таблица перевода одних цифр в другие. Лаус быстренько составил, хотя он и не ученый, дело было нехитрое. Наконец, я с удовольствием вам помогу после ужина, если что-то пойдет трудно…

– Не трудитесь, – сказал я, не раздумывая долго. – Никогда не любил арифметику, и нет никакой охоты лишний раз возиться с расчетами, да еще переводить одни цифры в другие…

– Понятно, – сказал Знахарь, как мне показалось, с грустью. – Все то же самое: молодежь рвется действовать, сворачивать горы, не задумываясь над тем, насколько сложна жизнь… Но ты-то, Свинцовый Монумент? Вы стараетесь уберечь молодых от сложностей жизни, притворяетесь, будто на свете есть одна-единственная, изначально верная точка зрения и все прочие – в лучшем случае опасные заблуждения, а в худшем измена великому делу… Тебе не кажется, что такой постановкой вопроса вы молодых только калечите, отучаете их мыслить и рассуждать, заставляете слепо верить?..

Лицо Грайта было сумрачным.

– Не кажется, – ответил он.

– Зря… Могу тебя заверить: я вовсе не выродок. В Братстве есть люди, со мной совершенно согласные, и их больше, чем можно сосчитать по пальцам…

– Но все же недостаточно много, я так понимаю, чтобы по всем правилам потребовать созыва Великого Совета и предложить изменить какие-то основы?

– А разве истина подтверждается числом тех, кто ее защищает? Ты же читал книги об истории храма богини Лаути. Она явилась одному-единственному человеку, не ученому и не мыслителю, простому неграмотному гончару. И он отправился нести свет истины в одиночку. Но прошло не так уж много времени, и приверженцы Лаути появились во множестве. Сейчас ее храмы воздвигнуты и на нашей Большой Суше, и в Заморье, везде, где живут люди…

– Ты снова выбрал неудачное сравнение, Знахарь, – ровным голосом сказал Грайт. – Лаути – богиня Истины, а ты защищаешь людоедство, хоть и уверил себя, будто из самых высоких побуждений…

– А разве забота о том, чтобы как можно больше людей жили в довольстве и счастье, – неблагородное побуждение?

– Меня совершенно не тянет на долгие дискуссии, – сказал Грайт, встал с кресла и словно бы в задумчивости неторопливо прошелся по комнате. – Я хорошо тебя знаю. Все, о чем ты говорил, – не минутный нахлыв и не игра ума. Твердое убеждение, не так ли?

– Хорошо, ты хоть это признаешь…

– Я хорошо тебя знаю, – повторил Грайт, остановившись рядом с ним.

Поднял ладонь жестом, каким обычно преграждают дорогу, – и вытянутой рукой с размаху ударил Знахаря в грудь против сердца. Деревянный стук – звук, какому неоткуда взяться при таком ударе, громкий и звонкий металлический щелчок…

Знахарь не шевельнулся, не изменил позы – но из его глаз исчезло что-то неуловимое, делавшее их живыми, исчезла жизнь, взгляд стал неподвижным и словно бы остекленевшим. Я еще не успел в полной мере понять, что на моих глазах произошло, как Грайт убрал руку, на этот раз с некоторым усилием. Ах вот оно что… Под его ладонью сверкнуло узкое и длинное лезвие, покрытое синей кровью, чуть курившейся парко`м…

Преспокойно вытерев его черным носовым платком, Грайт запустил пальцы левой руки под правое запястье, что-то там сделал – и лезвие с тем же металлическим щелчком исчезло в рукаве. Сделал еще что-то – раздался второй щелчок, потише, – ну конечно, там должен быть предохранитель, стопор, иначе велик риск, что лезвие при случайном нажатии выскочит в самый неподходящий момент…

– Неблагородное оружие разбойников и грабителей, согласен, – сказал Грайт своим обычным насмешливо-отчужденным тоном. – Но не всегда можно прибегать к благородному оружию, тем более когда такой возможности нет… Я рад, друзья мои. На ваших лицах не видно ни особенного удивления, ни жалости. Это хорошо…

Неподвижный Знахарь стекленеющими глазами смотрел в никуда, румяные щеки на глазах наливались восковой бледностью. На осунувшемся личике Алатиэль ничего не отражалось, кроме злости, да что там – ненависти. Я тоже не чувствовал к свежеиспеченному мертвецу ни малейшей жалости – порой интеллигентские терзания способны причинить нешуточный вред, и тут уж не до гуманизма и прочих слюнтяйств, главное – остановить вовремя. Что Грайту, полагаю, удалось…

– В доме еще слуга… – отрешенно выговорила Алатиэль.

– И еще один во дворе, – кивнул Грайт. – Правильно мыслишь, Алатиэль. Посидите пока, я справлюсь один…

И он вышел своей всегдашней размашистой, энергичной походкой, бесшумно притворив за собой тяжелую дверь. Мы так и остались сидеть, не глядя друг на друга, – а что мы могли сказать или сделать? Тем более что от нас не требовалось ни слов, ни действий…

Вернулся Грайт быстро. Клинка на виду не было.

– Нечего рассиживаться, пошли, – сказал он деловито. – В Весельчаке я абсолютно уверен, хотя бы потому, что он совершенно не склонен к умствованиям и колебаниям… но все равно нельзя оставаться в городе, в этой огромной ловушке. Нынче не старинные времена, городские ворота не запирают на ночь, да и нет давненько ворот. А от охотников всегда ждут чудачеств и сумасбродств, никто не удивится, что они пустились в путь на ночь глядя. Ночевка в лесу – не самое неприятное из того, что может нас подстерегать…