Жизнь бабочки - Жанна Тевлина

Были дни, когда я с усердием занимался изучением бабочек по этим журналам. Мелькали крапивницы, лимонницы, махаоны, шоколадницы, породистые и беспородные, как местные дворняжки, в ежедневном моционе обегающие нашу округу, в сотый раз заглядывая в глаза прохожему в надежде обратить на себя внимание. Порой вспыхивало мгновенное желание воспроизвести в красках какие-то особо полюбившиеся картинки, и я, торопясь, чтобы не спугнуть волшебный миг вдохновения, выкладывал на стол цветные карандаши, где у каждого цвета было множество немыслимых оттенков. Помню один из шести голубых, к которому так хотелось подобрать название, чтобы точнее выразить неповторимость, драгоценность этого цвета, прозрачного и расплывчатого, будто пропитанного белилами, и то отчаяние, с каким я, боясь оторвать взгляд от оригинала, заносил карандаш над бумагой в бессмысленной попытке передать тот единственный, невыразимый тон, которого нет в жизни, в то время еще не понимая, что это посильно лишь тому, кто создал небесную радугу и переливы на крыльях бабочек.

Помню, как во сне мы идем по дороге, и вокруг ни души, и мое бедное сознание разрывается от противоречивых чувств, разбуженных присутствием моих старых товарищей, и я, как в прежние времена, ощущаю их молчаливую враждебность, и мгновенно вспоминаются данные себе детские обеты больше никогда, ни за что не подходить к ним, и чувство постыдной безысходности, когда знаешь, что отдашь все на свете, чтобы только снова оказаться среди них.

Мы подходим к какому-то дому, с виду заброшенному, с покосившимся крыльцом и недостающей ступенькой, который мгновенно вызывает неизъяснимое чувство дежавю, и я всеми силами пытаюсь вспомнить, что связывает меня с этим домом, и каждый раз, коснувшись легким дразнящим движением моего сознания, разгадка ускользает от меня. В памяти всплывают тонкие ветви голого дерева в окне моего дома и излучина песчаной дороги вдали в обрамлении застывших дубовых крон. Все это осталось идиллически гравюрным фоном, находящим слабый отклик лишь в старых фотографиях из родительских альбомов.

Мы входим в дом, где мой взгляд сразу выхватывает карточный стол, покрытый зеленым сукном, и в первый момент это забавляет своей нелепой дисгармонией с выцветшими занавесками на окнах, висящими с допотопных времен моего волшебного детства. Мои попутчики деловито рассаживаются, и я следую их примеру. Один из них достает мешок, туго набитый фишками, и начинает ловко раздавать их сидящим за столом. Его рука мелькает в воздухе и, сделав несколько кругов, останавливается. Я наблюдаю за всем этим немыслимым действом со стороны, будто смотрю кино, подобное одному из тех, что снимают нынешние режиссеры, умело совмещая в одном кадре восхитительный суррогат времени и пространства, и краем глаза замечаю, что возле меня нет ни одной фишки. Мне кажется, что я говорю что-то, но при этом не слышу своего голоса, и мне страшно, что и другие меня не слышат. Меж тем один из собравшихся встает и произносит странную фразу о том, что деньги кончились, и денег больше нет, и я с пронзительной ясностью ощущаю, что это сон, и тают, растворяясь в розовом мареве, деревья за окном, и с ними теряют четкость силуэты моих товарищей, и я, ослепленный ярким белым светом, оказываюсь на другом берегу, где хаос приобретает твердые очертания реальности, лишенной звуков и запахов, реальности, которая останется со мной навсегда.