Черепаший вальс - Катрин Панколь

Вдобавок Шанхай, как нарочно, был переполнен детьми. Вечерами они горланили, играли, скакали на улицах. В центре она буквально пробиралась через толпу чудесных малышей, которые своей улыбкой напоминали ей, что биологические часы безжалостно отстукивают время. Тебе скоро тридцать пять, старушка! Если не хочешь остаться бесплодной смоковницей, найди самца-производителя. Ей не хотелось узкоглазого жениха. Как-то у нее не срасталось с китайцами. Она не понимала, почему они смеются, почему молчат, почему вдруг гневаются и корчат рожи. Загадочный народ. На днях она спросила у секретаря Вэя Элвиса, получившего это прозвище за пышные бакенбарды: «Почему у вас такой усталый вид? Вы не выспались? Может, вы заболели?» Он разразился таким хохотом, что не мог остановиться. Закатил глаза, икал, кашлял, рыдал от смеха. И она почувствовала себя трагически одинокой, одинокой раз и навсегда.

Ностальгия по родине, по семейной жизни навалилась сразу после праздников. Она подозревала, что причиной гормонального взрыва стала пластмассовая елочка, заказанная по Интернету. До Рождества она шла по жизни легко, подсчитывала барыши, придумывала новые формулы и новые товары. Мобильник с косметичкой произвел настоящий фурор! Счет в банке рос, Вэй соглашался на любое ее предложение, контракты подписывались один за другим, производственный процесс шел полным ходом, и в деревню вбрасывалась все новая продукция, превращающая китаянок в прелестных раскосых барби. Все происходило очень быстро.

Слишком быстро… Не успеешь дух перевести, все уже упаковано и готово к продаже, а прибыли уже подсчитаны. Нужно непрерывно изобретать что-то новое. Считать, пока не раскалится калькулятор. А ей хотелось тишины, передышки, неспешной жизни, анжуйского ласкового воздуха, суфле, поднимающегося в духовке…

Она пыталась объяснить свои переживания коммерческому директору Вэя, высокой и стройной, как лиана, брюнетке, и та смотрела на нее с интересом и беспокойством. «Зачем ты обо всем этом думаешь? — сказала она ей. — Вот я не думаю, не читаю газет, а когда мы собираемся с друзьями, то никогда не говорим о политике. По-моему, мы ни разу не произнесли имени Ху Цзиньтао!» Так звали председателя республики. Милена вытаращила глаза. «Мы во Франции только тем и занимаемся, что говорим о политике!» Черноволосая лиана пожимала плечами: «В восемьдесят девятом я вышла на улицу из-за событий на площади Тяньаньмэнь, меня все это волновало, но потом случилась трагедия, начались репрессии… Сейчас я думаю, что Китай развивается слишком быстро… Это возбуждает, но мне страшно: вдруг наша страна породит чудовище? Вдруг этим чудовищем станут наши дети?» Она на миг задумывалась и снова с головой уходила в дела.

Милена вздрогнула. Что, если она тоже превращается в чудовище? Она уже не успевала тратить деньги. Взгромоздится на шпильки, затянется в офисный пиджак и работает с утра до вечера. А зачем ей столько денег? С кем их тратить? С отражением в зеркале? Она отъелась, пресытилась и с тоской ждала момента, когда придет отвращение.

Она не привыкла к изобилию. Она помнила детство в Лон-ле-Сонье, медленную смену времен года, жемчужную капель с крыши, первый крик удивленной птицы по весне, раскрывающийся бутон, свинью, ворочающуюся на соломе, бабочку, вылупляющуюся из кокона, каштаны, лопающиеся на горячей решетке. И теперь что-то внутри нее криком кричало — слишком быстро, слишком пусто, слишком не знаю что!.. К тому же, если честно, ее угнетало одиночество.

В ее возрасте уже невозможно было привлечь молодых китайских миллиардеров, а все иностранцы, какие ей попадались, носили обручальное кольцо. Она пристроилась было к Луи Монбазье, производителю мелкой электроаппаратуры. Три вечера подряд они встречались, веселились, держались за руки, она уже мечтала, как переедет в Блуа и будет коротать с ним вечера перед телевизором… На четвертый вечер он сунул ей под нос пачку фотографий жены и сыновей. Ладно, все ясно, сказала она себе. И отказалась с ним целоваться, когда он проводил ее домой.

Первый серьезный сигнал тревоги прозвучал от мистера Вэя: он не позволил ей съездить в Килифи. Ей хотелось пройтись по следам прежней Милены, сбежавшей из Курбевуа, подышать ленивым воздухом Африки, поваляться на белом песке пляжа, снова заглянуть в желтые глаза крокодилов.

— Речь быть не может! — взвизгнул он. — Вы остаться здесь и работать.

— Но мне просто нужно проветриться…

— Не есть хорошо. Совсем не есть хорошо. Вы оставаться тут. Вы есть нестабилен. Вы есть опасный для вы сама. Я следить за вы для ваше благо. Я держать ваш паспорт в мой шкаф.

И он громко кашлянул в знак того, что вопрос закрыт. Такая у него была своеобразная манера хлопать дверью перед носом. Она была узницей старого жадного китайца, который подсчитывал барыши на счетах и чесал яйца у нее на глазах.

— What a pity! — ответила она.

«Вапити! Вапити!» — распевали две прелестные девчушки, размахивая кастрюлей с загубленным рагу. Гортензия и Зоэ возникли перед ее взором, как два чертика из табакерки. Как же я по ним соскучилась! Иногда, засыпая, она мысленно разговаривала с ними. Как будто она их мама. Как будто она пришивает им пуговицы, гладит брючки, поправляет челочки. Они, наверное, очень изменились. Я их и не узнаю. Они будут смотреть на меня холодно, недоверчиво, как на чужую. Я и стала чужой. Эмигранткой, изгнанницей…

Во французском еженедельнике за позапрошлый месяц она прочла репортаж о восстаниях в китайских деревнях. Крестьяне не хотели отдавать свои земли под заводы. Армия утихомирила мятежников, но явно ненадолго. Чудесные плакаты с лилиями наверняка посрывают с саманных стен. И это станет началом конца.

На следующее утро Милена Корбье решила, что пора приступать к новому этапу своей жизни — возвращению во Францию.

Для этого ей нужен был Марсель Гробз.

Анриетта ликовала. Сегодня она встретила в парке Монсо няню и Жозиану. И в каком виде! Краше в гроб кладут. Разве что савана не хватает. Она шла сгорбившись, еле переставляя туфли на толстых каучуковых подошвах. То качнется вправо, то качнется влево, темно-синее габардиновое пальто болталось, как на вешалке, жидкие тусклые волосы трепались по ветру. Няня не отходила от нее ни на шаг. На каждой скамейке они присаживались отдохнуть.

Колдовство работало! Чары Керубины творили чудеса. А я так долго ничего о них не знала! Сколько бы я могла сплести интриг, от скольких врагов избавиться… Сколько богатств накопить! У нее голова шла кругом. Если бы я знала, если бы я только знала… — приговаривала она, снимая свою жуткую широкополую шляпу. Взбила примятые волосы и лучезарно улыбнулась отражению в зеркале. Она только что открыла для себя новое измерение жизни — всемогущество. Отныне законы, по которым живут все смертные, писаны не для нее. Отныне она идет прямо к цели, держа в рукаве козырную карту, Керубину, для всяких грязных делишек, и скоро достигнет прежнего процветания. Скоро ей будут по карману и кошельки «Гермес», и мыло от «Герлен», и тонкий кашемир, и вода для утюга с запахом лаванды, и визитки «Кассгрен», и талассотерапия в отеле «Рояль»… ей останется только стричь счет в банке!