Бездна - Кристоф Оно-Ди-Био

И она тоже произносит это слово по-испански, неумело, но так старательно, что оно звучит как нечто прекрасное и экзотическое: «ассуль».

У нее возбужденно блестят глаза. Она описывает комнату Пас:

– Десятки банок с красками, кисти, бутылки с какими-то прозрачными составами, растворителями и другими жидкостями, уж не знаю, как они называются, с едким, неистребимым запахом. Она сидела на корточках перед своим холстом. Полная энергии и высшей просветленности. Я много раз приходила и сидела вот так, около нее. Она ничего не говорила. Она была очень красива, я таких еще не встречала. Иногда она раздевалась… – Поняв, что сказала лишнее, Ким осеклась.

Значит, Пас писала свою картину обнаженной, на глазах у Кимберли. Брюнетка и рыжая. Может, я превратно понял ее? Хочу убедиться, что это так:

– Она писала картину голая?

– Иногда… Впрочем, глупо рассказывать вам все это… – Она умолкает, потом, глядя куда-то вдаль, говорит: – Я очень любила Долорес…

Побледнев, я переспрашиваю:

– Долорес?

– Что с вами? На вас лица нет…

– Ничего, ничего… Просто это имя мне кое-что напомнило.

Она пристально смотрит на меня, словно догадывается о чем-то. Но откуда ей знать правду, я же обычный бизнесмен. В комнате невыносимо жарко. Она подходит ко мне:

– Вам как будто и вправду не по себе?

Я чувствую совсем близко ее дыхание с запахом фиников и мартини. Съеживаюсь, отступаю назад.

– Ну, довольно, – бросает она и, обойдя меня, берется за ручку двери. – Завтра утром я собираюсь нырять, мне нужно встать пораньше.

Теперь ее голос звучит резко, почти враждебно. Она открывает дверь, выпускает меня и запирает дверь на ключ.

– Я тоже завтра буду погружаться, – говорю я.

– Значит, тогда и увидимся. Доброй ночи. Рада была познакомиться.

Она протягивает мне руку и после официального рукопожатия исчезает за аркадой – менеджер с головы до ног.

Долорес? Я бреду к себе в полной растерянности. Над головой мерцают звезды, где-то рядом блеет коза, в крови горит алкоголь, все вокруг качается и плывет. Это не другая женщина – я ведь видел труп. И все-таки здесь родилась иная Пас. И эта другая занялась живописью, вышиванием, чисто человеческим ремеслом, таким далеким от технологии, от фабрики образов, которая, однако, была именно ее личной фабрикой, двигателем ее взлета. Снова и снова я перебираю в памяти все, что узнал: ее решительный разрыв с фотографией – ни позировать для снимков, ни делать их самой. Как там выразилась Ким? – «беглянка, скрывалась от правосудия…» И это имя Долорес, которым она назвалась. Перемена имени, вот что меня убивает. Человек меняет имя, когда хочет забыть прошлое. А главное, какое имя она себе выбрала! «Долорес» – ведь по-испански это «боль», это «скорбь». «Долорес» ведет свое происхождение, как и другие старинные испанские имена – Пилар, Ремедиос, – от Пресвятой Девы, Nuestra Senora de los Dolores. В переводе – Святая Дева Семи Скорбей, которую всегда изображают воздевшей глаза к небу и с сердцем, пронзенным семью мечами. Моя Пас часто говорила о ней, размышляя вслух о ее девственности, не совместимой с материнством. Вот ее слова: «Как ты думаешь, не произошло ли все – в христанской религии, я имею в виду, – от оправданий женщины, изменившей своему мужу? „Я ни в чем не виновата, Хосе, это все Бог! Я понесла от Бога, так мне ангел возвестил, клянусь тебе!“ Самая грубая ложь всегда звучит очень убедительно».

И вот она назвалась этим именем – Mater dolorosa… при том, что она-то бросила своего сына[209]. А ведь у нее никто ничего не отнимал, ни Бог, ни люди.

Меня терзал гнев.

* * *

Этой ночью я мечусь на постели. Кондиционер облекает меня в ледяную корку, я вскакиваю, выключаю его, просыпаюсь в жарком поту. Мне снится сон. Пас, обнаженная Пас пишет картину, присев перед холстом, ко мне спиной, среди банок с ярко-голубой краской и кистей, разбросанных на целлофане, заляпанном пятнами того же цвета, и эти пятна вдруг начинают шевелиться, извиваться, как змеи, сливаться воедино, в ручьи голубой крови. Пас оборачивается, но у нее лицо Ким, которая пронзительно хохочет и говорит: «Меня зовут Долорес!» Потом лицо тает, превращаясь в лик Пречистой Девы; она швыряет наземь свое дитя, разламывает надвое сочный гранат, и тот взрывается багровым фонтаном.

Я просыпаюсь в ужасе, простыни обвили меня, как саван, я с трудом выпутываю ноги из этих полотняных пут. И снова погружаюсь в сон. Сколько времени я проспал? Проклятый wake-up call[210]сверлит мне мозг. Господи, неужели я действительно должен спуститься в морскую бездну? Вскочив с кровати, бегу в ванную, и меня выворачивает наизнанку.

– Ну и вид у вас! – Ким радостно оживлена. От вчерашней неловкости не осталось и следа.

– Просто стресс. Это мой первый опыт.

– Ах, вы новичок?! Я это обожаю!

Ким ждет меня на заднем сиденье кара. Сегодня ее рыжие волосы собраны в хвост. На ней красные полотняные шорты и темно-синяя майка с логотипом отеля. В руке маска и ключ с брелоком-кадильницей. Я сажусь рядом с ней.

– Что у вас там, в брелоке?

– Яд, – отвечает она. И при виде моего ошарашенного лица хохочет. – Я шучу, это мускус. Мне нравится его аромат, и потом, это идеальное средство против морской болезни. – И она обращается к водителю: – We can go, Suleiman[211].

– Yes, Madame.

Он улыбается ей и жмет на педаль. Я восхищаюсь тем, как она управляет своим мужским персоналом. Молодая королева и ее верные слуги. Слуги, которые любят свою повелительницу. Автомобильчик бесшумно катит по песчаной дорожке. Внизу море и пляж сверкают так, словно какой-то джинн осыпал их ночью драгоценными камнями. И все это великолепие обрамляет красивую мечеть, похожую на ларец с драгоценностями. Мы подъезжаем к деревне. Я наклоняюсь к Ким:

– А где жила та испанка?

Она молча указывает на домик с двумя арками. Значит, это он и есть, просто кто-то сменил замок.

Дайвинг-центр весь на виду. На пристани, у которой покачивается изящный узкий катер, суетятся люди. Они грузят на палубу кислородные баллоны и какие-то синие коробки. Наверное, среди них есть и Марен. Наш кар останавливается, Ким выходит. На ее коротких красных шортах отпечатаны четыре большие белые буквы: DIVE. Я делаю глубокий вдох.

– Wassup, Danny![212]– весело бросает Ким, входя в помещение.