Расцвет русского могущества - Иван Забелин

Как бы ни было, но с Владимирова времени завелись варяги и в Греческой земле, и, что важнее всего, они там не отличаются от руси. Варяги и русь для греков составляют одну народность, которая служит в греческом войске особым корпусом[161].

Освободившись от храбрых, но опасных своей силой пришельцев, Владимир стал княжить в Киеве один. Он был сын Святослава и «новгородское дитя», поэтому дела Руси в его руках немедленно приняли то же направление, какое давал им так рано погибший его отец.

Святослав ходил по востоку и зарубал мечом русское знамение на Нижней Волге, на Нижнем Дону и даже у предгорий Кавказа. Теперь Владимир, как только устроился в Киеве, уже воюет у предгорий Карпат с ляхами и отнимает у них так называемые Червенские города, Червень и Перемышль. Это была земля хорватов, она же Червонная Русь (Галиция). Хорваты участвовали в походе Олега на Царьград, следовательно, или были им покорены, или были с ним в союзе, вместе со своими соседями – днестровскими тиверцами и дулебами-бужанами. Затем хорваты участвовали и в Игоревом походе. Нам кажется, что связь всей этой прикарпатской стороны с Киевской Русью, совсем не объясненная летописью, должна объясняться еще роксоланскими связями, так что и самое имя Червонной, или Галицкой, Руси, тоже, по всему вероятию, есть наследство роксоланское, идущее вместе с Киевской Русью из одного источника. Видим, что Владимир отвоевал у ляхов обратно же старую Русскую землю, которая ляхами могла быть приобретена в смутное время киевского междоусобия.

В тот же год, 981-й, Владимир победил вятичей, возложив на них дань не больше отцовской, как делал Игорь, а только отцовскую, по щлягу от плуга. Это показывает, что и вятичи, пользуясь смутой братьев, отложились от Киева и перестали платить дань. Подобно древлянам, они крепко отстаивали свою независимость от Киева. На другое же лето Владимир должен был снова идти к ним и победил их во второй раз.

На третье лето своего княжения он предпринял поход на ятвягов, живших в области Западного Буга и Нарева до Прусских озер, на северо-восток от теперешней Варшавы. Владимир победил ятвягов и овладел их землей.

Таким образом, Владимировы походы на запад от Киева служили как бы продолжением завоеваний Святослава на востоке и распространили границы Руси до самых ляхов, пруссов и литвы.

Ни преждевременная смерть победоносного Святослава, ни бедственная смута его сыновей не произвели в силах молодой Руси ни малейшего колебания. Видно, что ее могущество разрасталось не столько от предприимчивости и талантов ее вождей, сколько от возраста самой земли-народа, без особого труда, одним своим именем, как говорил Святослав, подчинявший себе окрестные страны и соседние племена.

Владимир хотя был и язычник, но душа теплая и живая, для которой дело веры не было делом чужим и сторонним. В вере он искал истины, и какая истина досталась ему в наследие от дедов и отцов, он хотел восстановить ее неколебимо в полной силе и красоте. Так с ним мыслили и все русские люди, которые почитали наследие дедов и отцов за самую истину. Ввиду наставших в Киеве размышлений и рассуждений, действительно ли это наследие есть лучшая истинная вера, язычество поднималось со всей горячностью и силой и хотело явить себя в полном блеске.

Владимир, завладевший киевским княжением, благодарный за успех своего предприятия, начал тем, что украсил священный холм возле дедовского теремного двора новыми кумирами русских богов. Поставил он на том холме Перуна, вырезанного из дерева, с головой из чистого серебра и с золотыми усами; поставил Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Сима, и Регла, и Мокошь, которые, вероятно, также были деревянные, украшенные серебром и золотом. И жертвовали им люди, называя их богами, приводя им на заклание своих сыновей и дочерей. И оскверняли землю требами своими, и осквернилась кровями земля русская и этот холм, отмечает с горем христианин-летописец.

Владимиров дядя Добрыня, которого он посадил посадником в Новгороде, поставил и там Перуна над Волховом, и жертвовали ему новгородские люди, как богу. Обрисовывая языческий нрав Владимира густыми красками, конечно, с той мыслью, чтобы сильнее осветить его личность светом Христовой веры, летописец говорит, что, подобно библейскому Соломону, Владимир был ненасытный женолюбец и имел не только многих жен, но еще больше наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в селе Берестове. Цифры, конечно, увеличены и с той именно целью, чтобы уравнять грех нашего князя с грехом Соломона, который имел 700 жен и 300 наложниц, и чтобы сказать вслед за тем: «А ведь Соломон-то был мудр и в конце концов погиб; этот же Владимир был невежда, но под конец обрел спасение».

Языческий закон Руси не воспрещал многоженства и даже не знал никаких границ в этом отношении. Не один Владимир, но и отцы и деды, без сомнения, имели тоже многих жен и многих наложниц, которых больше всего добывали пленом. Сам он родился от Ольгиной ключницы. Поэтому женолюбие Владимира принадлежало обычаю века, и летописец для своей мысли увеличил только его черты до библейских размеров[162].

Торжество язычества при Владимире было торжеством русской силы и могущества, и именно торжеством кровавых дел меча, распространившая свое владычество, как мы говорили, от Кавказа до Карпатских гор и дальше на запад до земли ляхов, утвердившего кровавым делом и самого князя в Киеве. Естественно, что во всем этом торжествовал собственно языческий нрав, торжествовала языческая мысль, которые необходимо должны были высказать свои впечатления и на Холме, у подножия своих богов. Во всем этом чувствовался высокий подъем именно языческой жизни, поэтому и на Перуновом холме она потребовала жертвы самой великой и самой возвышенной, до какой только могло подняться ее же языческое сознание. При Владимире язычество ознаменовало себя жертвой, которая хотя и удовлетворила толпу, но, по всему вероятию, имела очень важное и решительное влияние на общественные умы.

В 983 году Владимир ходил на ятвягов, победил их, овладел их землей. Возвратившись в Киев, по обычаю, в благодарность за победоносный поход он со всеми людьми стал творить потребу кумирам. Старцы и бояре кинули жребий на отрока и девицу, на кого падет, того и зарежут в жертву богам. Жребий упал на одного отрока-варяга, прекрасного лицом и душой, и притом христианина, каковая жертва, во мнении народа, казалась еще угоднее богам. Отрок варяг жил с отцом, который пришел в Киев из Греции и тайно держал христианскую веру. К нему во двор собрались люди, посланные с требища, и объявили, что жребий упал на его сына, что боги изволяют его сына себе на потребу. «То не боги, – провозгласил варяг, – но дерево; нынче стоят, а завтра сгниют. Не едят, не пьют, не говорят, а руками сделаны из дерева, секирой и ножом обрублены и оскоблены. Вышний Бог един есть, которому покланяются и слушают греки, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека; дал человеку жизнь на земле. А те боги что сотворили и что сделали? Самих их сделали люди! Не отдам сына своего бесам!»