Ты всё ещё моя - Елена Тодорова

Он содрогается, но не отвечает. Если не считать уплотняющееся кольцо объятий, никак не реагирует. Так долго молчит, что мне кажется, ответа не будет никогда. Слышу за шумом воды лишь срывающееся тяжелое дыхание. Улавливаю влажный плеск, когда его шатает, и мы оступаемся.

А потом…

– Я думал, что ты сама не хотела этого ребенка… – выдыхает Чарушин практически мне в ухо. Давление его рук становится болезненным. Терплю, хотя в какой-то момент кажется, не справлюсь. – Думал, что пошла на прерывание добровольно… Думал, что ты согласилась на аборт…

– Я согласилась… Подписала! – срываюсь в новый виток истерики.

Благо Чарушин меня перекрикивает.

– Но ты ведь не понимала, что подписываешь?

И по силе эмоций, и по высоте звучания перекрывает.

– Не понимала, но…

– Бля-я-ядь… – стонет мучительно. – Блядь… Господи… Сейчас я хочу просто, на хрен, сдохнуть… На хрен… Боже… Как это пережить? Как?!

– Артем…

– Я кричал так же, как и ты. Тогда. Сразу после больницы, – выталкивает Чарушин ломающимся и крайне осипшим голосом. – Я рыдал, как пацан, Лиза. А после бухал. Неделями. Выплывал и снова срывался. Думал, не оправлюсь никогда.

– Боже, Артем…

– Знаешь, как я тебя тогда любил? Люто.

– Я тебя тоже! Поверь же!

Но он будто не слышит.

Продолжает гнуть свою линию:

– Знаешь, как люблю в настоящем?

– Как?

– Еще яростнее.

– Я тебя тоже!!!

– Знаешь, что я хочу сделать прямо сейчас?

– Что?

– Убить твою мать!

– Не надо, Артем…

Он вдруг выпускает меня из своих объятий и отворачивается. Вижу, как роняет в ладони лицо. Плечи мощно содрогаются.

Я не решаюсь приблизиться. Замираю, позволяя ему умирать.

Я просто… Я боюсь к нему прикоснуться. Боюсь сделать еще больнее. В это мгновение он выглядит так же, как я себя ощущала, когда исповедовалась и кричала. Как открытая рана. Открытая, воспаленная и горячечная.

Шагаю, наконец. Касаюсь ладонью напряженного плеча. Пытаюсь заставить обернуться, но Чарушин не поддается. Тогда я просто прижимаюсь к его спине и обнимаю руками. Его грудь с такой мощью и резкостью раздувается, что мне попросту становится больно.

– Повернись ко мне, пожалуйста… – шепчу и плачу. – Пожалуйста, Тём… Давай вместе… Тём… Чарушин мой…

Оборот, который он, в конце концов, совершает, такой крутой, что, кажется, разгромим стекла душевой.

Артем обхватывает меня руками и в какой-то момент приподнимает. Отрываюсь от кафеля. Закидываю на него ноги. Обволакиваю, как могу сильно. А он… Простонав, Чарушин, вдруг бросается покрывать быстрыми поцелуями мои плечи, шею, лицо.

– Прости меня… Прости, пожалуйста… – бомбит и задыхается.

– За что?

– За все, Лиза… Есть за что! – продолжает целовать.

А я содрогаюсь. Покрываюсь с ног до головы мурашками.

– Перестань, Чарушин… Я лишь хочу, чтобы ты мне верил и чтобы любил…

– Я люблю! Очень сильно, Лиза! Сомневаешься еще? – отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.

У самого они красные, болезненные и все еще влажные.

– А ты? Ты мне веришь?

– Верю, – выдохнув, сглатывает. – Из-за чего, по-твоему, меня сейчас так плющит? Ты, ребенок… Я… Я просто не ожидал столько всего… Боже, я не ожидал… Я не справляюсь, Лиза… Меня, на хрен, поломало, понимаешь? Смололо в порошок.

– Прости…

– Да какой там прости?! Господи, Лиза… Никогда больше не говори, что ты виновата в его смерти… Никогда больше!

Он так кричит, что я вздрагиваю. И только киваю.

Чарушин, увидев это, вздыхает. Шагая вперед, притискивает меня к стеклянной стене кабины. Зарывается лицом в шею и замирает.

– Извини… Извини, что я ору… Я просто не вывожу…

– Все в порядке, я понимаю… Поверь, я понимаю, Артем…

Он оставляет на моей коже еще несколько поцелуев. Сейчас в них нет никакой пошлости. Возможно, впервые такие ласки выдает. В них чистая любовь. И от нее я вся трясусь.

– Ты правда любишь? – шепчет, срываясь на новую серию поцелуев. – Правда?

– Правда, Артем… Люблю тебя…

– Боже… – вибрирует по моей влажной шее густым и отрывистым выдохом. – Боже… Лиза… Моя Лиза… Моя… Спасибо… Спасибо!

– Господи, за что?

– За себя, – рубит уже уверенно. – За то, что моя.

– Всегда так было, Артем… – глажу пальцами его мокрые волосы. – Всегда.

– Если бы ты мне тогда сказала… – выдыхает он на очередном витке боли. – Если бы сказала, что эти суки с тобой сделали, я бы там все разнес.

– Я не могла… Я умирала… – шепчу, вновь невольно увязая в том дне. – Мне казалось, что ты никогда не простишь… Ты бы забрал, знаю… Спас бы меня… Но… Но с твоей ненавистью я бы не справилась…

– Я никогда тебя не ненавидел. Прости, что сказал так тогда… – произносит Чарушин так же тихо. – Было очень больно, но ненавидел я, скорее, себя. За то, что продолжал любить тебя.

– Ты пришел за мной к ЗАГСу… – вспоминаю я. – Спасибо, Артем… Я в тот момент ожила… И хоть с тобой уйти так и не осмелилась, решилась бросить Павла и семью.

– Жаль, что я не знал… Я бы пришел к тебе еще раз, – выбивает горячо мне в шею. – И еще, и еще, и еще… Пока бы ты не решилась быть со мной. Но я все это время думал, что ты замужем… Боже, как я горел! Подыхал от этих мыслей!

– А когда увиделись?

– Еще раз умер.

– Я тоже, Чарушин… Я тоже…

Когда слова заканчиваются, а эмоций, наоборот, становится слишком много, покидаем душевую. Скидывая мокрую одежду, не сговариваясь, стараемся друг на друга не смотреть.

– Надо домой, – изрекает Артем.

И я с ним соглашаюсь. Все, что было сказано, нам с ним переваривать еще не один день.

Когда мы выходим, квартира оказывается пустой. Артем ловит мой смущенный взгляд и поясняет:

– Они сразу ушли, не переживай. До того, как я вернулся к тебе в ванную. Это же Бойки. Они секут.

Я лишь киваю.

Надеваем вещи, которые Чарушин без спроса одалживает у хозяев. Захлопываем дверь квартиры. И уезжаем. Но не домой.

– Тох, привет, – связывается Артем с другом уже в дороге. – Можешь сегодня у меня заночевать? Да. Надо присмотреть за кобрами. Нас с Лизой не будет. Филю, конечно, зови. Лады. На связи.

– И куда мы? – выдыхаю, когда Чарушин заканчивает звонок.