Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

Туча раскрылась, жгучий поток грозового пламени разлился по небу. Перун проснулся – лишь на миг мелькнула в разорванной туче исполинская фигура бога-воина с черной бородой, в которой блещут молнии, с яростно-гневными очами и золотым копьем в могучих руках. И тут же навстречу ему прямо из-под земли выросла мощная, темная, неясная фигура Велеса, одетого тьмой; отблеск молнии лишь на мгновение вырвал из тьмы его бычьи рога и два глаза на темном лице, горящие ровным, стойким багровым пламенем подземелий. Копье Перуна налилось силой, задрожало и ринулось вниз, в черную тучу, которой был окутан Велес. Мощный громовой удар потряс основы вселенной, и волны сотрясения стали медленно оседать, раскатывая по облакам гулкие отзвуки грома.

И с неба полил дождь. Он лил везде: в Яви и Прави, в земном мире и в Надвечном. Сильные упругие струи хлестали старые снега на берегах земных рек, обмывали спящие деревья в лесах, хлестали березовую рощу Лады, златоверхие терема Макошиного Сада и серые соломенные крыши человеческих избушек. В дожде уходил с неба Велес, разбитый молнией и низвергнутый снова в подземелье, где надлежит ему поддерживать мир снизу, в дожде сходила в земной мир животворящая сила проснувшегося Перуна. Дождь лил, смывая с земли зиму, и люди по всем землям стояли в зимней одежде под дождем, не понимая, на каком они свете. Душа еще трепетала от ужаса, разум не смел подать голоса, но в сердце росла надежда: и ее оживил дождь, вечный знак милости богов, призванный пробуждать к жизни все, что способно жить и расти. Струи дождя хлестали и разрушали снега, казавшиеся незыблемыми и вечными, весь воздух был полон воды, и ужас перед гибелью мира сменялся недоверчивым ликованием.

Постепенно небо яснело. Из черного оно стало серым, потом серая пелена прорвалась, в разрывах мелькнуло голубое. Это было то самое небо, которого род человеческий не видел так давно, что сейчас не узнал. Эта чистая, светлая голубизна с непривычки резала глаз и в то же время казалась так прекрасна, что люди смотрели, не решаясь оторвать взгляд от этого чуда. Мир, все эти долгие зимние месяцы придавленный облачной громадой и бывший таким тесным, вдруг стал огромным, просторным, и от этих просторов, раскинувшихся ввысь и вширь, захватывало дух. Каждый из стоявших на земле на миг ощутил себя богом, освобожденным из плена и способным творить миры. Простое чудо, повторяемое ежегодно, вернулось и показалось новым. Этот мир был тем же, который когда-то утратили, но он же был и другим, потому что ничто и никогда не повторяется так, как было.

И наконец все стихло. В мире наступила тишина. Ясное голубое небо изливало потоки света на рыхлый, влажный, серый снег, толстым слоем покрывший землю. И все живое затаило дыхание: ворота весны раскрылись. Каждый знал, что сейчас что-то случится. То, к чему требовалось приложить силу, уже было завершено; дальше животворящие токи природы должны делать свое дело сами.

Громобой стоял перед Ледяными горами. Когда молния пала с небес и ударила где-то близко, он увидел только ярчайшую беловато-желтую вспышку, которая ослепила его и не дала заметить, куда нанес решающий удар его небесный отец. Но теперь пламя погасло, тучи рассеялись, дождь прекратился. Ледяные горы, до того стоявшие сплошной блестящей стеной, теперь были разрушены, прямо перед ним виднелся проход. Из пролома веяло мягким, теплым, душистым ветерком. Он словно указывал дорогу, звал и манил: сюда, сюда!

Бессознательно сделав шаг, Громобой покачнулся и только тут заметил, что снова принял человеческий облик. В первый миг это удивило, показалось каким-то неожиданным. Неожиданным и странным было само то, что у него вообще был какой-то телесный облик. Громобой еще с трудом осознавал себя: мощные волны грозы постепенно оседали в нем, успокаивались, сознание яснело, и Громобой понемногу возвращался к себе самому, вспоминал человека, которым был до того, как превратился в грозовой дух, воплощенный гром небесный. На этого человека, рослого парня с прилипшими ко лбу рыжими кудрями, он и сейчас еще каким-то внешним зрением смотрел со стороны, и этот парень, несмотря на его завидный рост и силу, все же казался маленьким, незначительным и слабым среди тех сил, которые только что управляли им.

Ему еще помнились какие-то другие обличья, другие по самой природе. Левая нога сильно болела. Опустив глаза, Громобой увидел под коленом довольно большую, едва подсохшую рану с рваными краями и следами звериных зубов. Мельком, смутно вспомнился черный волк, оскаленная морда, блеск белых клыков и багряных глаз. Громобой невнимательно огляделся, впрочем, заранее уверенный, что того больше нет поблизости. И действительно, его недавнего врага нигде не было. Битва кончилась, черный волк исчез, как исчезли с неба тучи. А Громобой остался на бывшем поле битвы, и это означало, что победа осталась за ним. Он завоевал право войти в Ледяные горы, и путь его был открыт.

Хромая, стараясь не обращать внимания на боль и слегка опираясь мечом о землю, Громобой прошел за стену Ледяных гор. За самым проломом он заметил два источника, бьющие среди ледяных камней: вода одного была искристой, прозрачной, пронзительно-холодной на вид, а другого – сероватой, мутной. Второй источник был ближе; Громобой подошел к нему, опустил руку. Вода была тепловатой, так что рука ее почти не ощущала. На дне почему-то лежала, слегка покачиваясь на прыгающих из земли струях, глиняная чаша с обломанными верхними краями. Она сама попалась ему под руку, и Громобой подхватил ее, зачерпнул воды и вылил на свою раненую ногу. Боль мгновенно унялась. Недоверчиво приподняв брови, Громобой глядел на рану: на глазах она затягивалась новой свежей кожей, и он даже поторопился отодвинуть окровавленные лоскуты штанины, чтобы они тоже не приросли.

– Могли бы и штаны сами зашиться, – вслух сказал он неизвестно кому и хмыкнул. – Раз уж тут такие дива!

– И так дойдешь, щеголь тоже нашелся! – с неприязнью сказал резковатый, сварливый женский голос. Он шел из большого черного валуна, лежавшего между двумя источниками. – Пришел, так иди, чего встал!

Громобой поднял голову, но никого не увидел. Мать Засух спряталась: ее время прошло, и она не могла ему помешать.

Впереди, за источниками, расстилался зеленый лужок со свежей травой, а на лужке, прямо на траве, лежала женская фигура, покрытая белой полупрозрачной пеленой, похожей на легкое весеннее облачко.

Громобой дрогнул и шагнул вперед. Он не мог под покрывалом разглядеть лица лежащей, но его вдруг пронзила уверенность: это она, та, ради которой он бился. Здесь могла быть только она, она одна, и наконец-то он дошел до нее. Весь мир проснулся, и только она еще лежала, застывшая, неподвижная, скованная своим священным сном, бессознательно ожидая того, кто ее разбудит.

Не чуя под собой ног, Громобой приблизился к лежащей и приподнял край покрывала. Покрывало было прохладным на ощупь и таким легким, что, казалось, держишь клочок тумана. Из-под него вдруг повеяло душистым, свежим теплом. Перед Громобоем было лицо девушки – нежное, белое, с закрытыми глазами. Светло-русые волосы длинными волнами разметались по траве.

Громобой сорвал покрывало и отбросил его прочь; оно упало поодаль и стало быстро таять. А среди травы засверкали какие-то золотисто-огненные звездочки. Громобой бросил на них беглый взгляд: не рассматривая, он заранее знал, что это такое. Здесь лежали недостающие осколки Чаши Годового Круга: осколки со знаками весенних месяцев, березеня,[59]травеня[60]и кресеня,[61]могли найтись только во владениях Весны, и вот наконец он попал туда. Но Громобой сейчас не думал об осколках: перед ним была сама Весна, и лишь один миг отделял ее от пробуждения.