Крылья ворона, кровь койота - Ксения Баштовая

Черт, черт, черт!

Рута действительно — источник нестабильности! И если сейчас это не потушить, может рвануть так, что мало не покажется никому!

Адама вдруг кольнуло воспоминание. Запретный остров, дочь Черного, готовая сползти в обморок, рыжий песок, превращающийся в метлахскую плитку, Крапчатый, начавший молоть какую-то пургу про подарок…

Может, правда ее обморок связан с появлением нестабильностей? Может, действительно стоит просто ее отвлечь?

Но ведь тогда девушка была в сознании. А сейчас? Разве она услышит кого-нибудь? Да и… Она безумно боялась Адама. Вряд ли его голос сможет ее успокоить.

Впрочем, выбора нет.

Адам окликнул нервно закусившего губу Стеклова:

— Эй! — А когда тот обернулся, попросту сунул ему в руки продолжавшую оставаться без сознания Имке: — Подержи даму. — И пока обалдевший от такого предложения приятель не передумал выполнять просьбу, шагнул к аномалии.

— Ты что творишь?! — взвизгнул за спиной Стеклов. — Ты куда прешься?! У тебя защиты нет! Ты выгорел!

Впрочем, слушать голос, звучавший в унисон с гласом рассудка, Адаму было некогда.

Расстояние до аномалии он пробежал за несколько секунд. Дернулся в сторону, уходя от волны нестабильности, ударившей через порванные ячейки сети. Под ногами вспыхнули мириады распустившихся петуний.

— Рута, ты меня слышишь?!

Кажется, Стеклов позади тихо пробормотал: «Идиот…»

Впрочем, прислушиваться было некогда.

— Рута!

Казалось, она услышала. На миг замерла, словно пытаясь понять, кто к ней обращается. Но уже через мгновение выгнулась дугой. И защитная сеть лопнула. Обрывки разлетелись в разные стороны, какой-то жгут ударил Адама в грудь. Мир закружился перед глазами.

— Кидайте новую сеть! — гаркнул знакомый голос над ухом. — Сейчас будет пауза между волнами!

Удар сердца отозвался громом в ушах…

И все стихло.

На то, чтобы понять, где верх, где низ, и сообразить, что земля, на которой он то ли стоит, то ли лежит, не может вращаться так быстро, чтобы выскальзывать из-под ног, у Адама ушло минут пять, не меньше.

На плечо легла рука:

— Ты как? Живой? — знакомый голос.

Адам мотнул тяжелой головой: точно, Кир.

— Вроде… — Парень с трудом шевельнул пересохшими губами.

— Слава богу, — слегка улыбнулся приятель: в глазах все еще стояла тревога. — Мне хватило того, что мы год назад Севку похоронили.

Адам дернул уголком рта. У самого в памяти все еще было свежо воспоминание, как шел за гробом Северина Хлебова. Вместе учились, вместе в оперативники пошли…

А Маркин, убедившись, что с другом все в порядке, тут же переключился на более важный вопрос:

— Ты какого черта в аномалию полез?! Мозгов вообще нет?! С твоим выгоранием, да без зашиты!.. Решил покончить жизнь самоубийством?.. Так три дня прогулов того не стоят!

Стоп. Точно. Прогулы. Три дня. Койоты.

У Адама как раз к этому моменту перестало булькать в голове, и он смог сообразить, что есть более насущные дела, чем подпирать спиной стенку.

Имке и Рута.

— Ты, кстати, — не успокаивался Кирилл, — где все это время пропадал? Забуриться в запой решил?

— Если бы, — фыркнул Адам, оглядываясь по сторонам.

Так.

Собственно, Кирилл Маркин — на груди переливается золотым светом бронзовый кулон, от которого расходятся едва заметные алые лучики. Уж он-то не дурак, в аномалию без защиты не полезет.

Другие оперативники. Убирают последствия аномалии. Собирают остатки энергии, счищают с земли начавшие подвядать цветы — все пойдет на пользу Стае…

Кто-то грузит в ближайший уазик два неподвижных тела…

Адам рванулся туда…

Точнее нет, не так.

Адам попытался рвануться туда. С трудом отклеился от стены, сделал шаг и почувствовал, что заваливается набок.

— Э-эй! — Парня подхватили, осторожно уперли все в ту же стену: — Ты тут не дергайся, а то не дай бог кони прямо сейчас двинешь. По ходу, тебе отдохнуть надо. О, Стеклов! Стеклов, хватит там топтаться, не мешай людям работать! Сюда иди!

Адам с трудом сфокусировал взгляд. Казалось, еще несколько мгновений назад все было нормально, а сейчас опять чувствует себя, словно он пьяный! Что за фигня?!

— Звал? — Димка привычным жестом поправил очки, глядя на приятелей поверх стеклышек.

— Да, — кивнул Кирилл. — Слушай, ты сейчас свободен, тут операм работа, учетчикам делать нечего, подкинь Эдика до дома? А то он же сейчас скопытится.

Адам мотнул головой. В ушах набатным колоколом отозвался пульс.

— Я… Там… Девушки…

— Тащи его к машине, — резко скомандовал Стеклов.

Адама бережно довели до старенькой иномарки учетчика, не менее бережно загрузили в салон. Статист все порывался освободиться из цепкой хватки приятеля, пойти к уазикам. Но у него не было сил даже на то, чтобы связно сказать пару слов, объяснить приятелям, что он хочет сделать!

Наконец тело Адама опустилось на кресло рядом с водителем, щелкнул центральный замок, и все, что успел разглядеть парень, с трудом повернув голову, — как уазик с гостьями из «параллельного мира» удаляется вверх по улице.

У статиста не было сил даже на то, чтобы ругаться.

Адам решил сдаться. События последнего часа вымотали его настолько, что хотелось просто закрыть глаза и не шевелиться ближайшие несколько дней. И будь что будет со всеми этими койотами, островами, аномалиями. В конце концов, если он сейчас перестанет дергаться и всего на несколько минут расслабится, с Имке и Рутой, которых могли сейчас повезти только в офис Стаи, ничего не случится.

Не помрут же они, в самом деле, верно?

Стеклов приятельски махнул рукой:

— Все, пока, я уехал. Завезу Верина и вернусь в офис.

Кирилл кивнул и отвернулся. У него было еще много работы по устранению последствий аномалии.

Правда, далеко путешественники не уехали. Адам жил в спальном районе, на Левенцовке, а машина Стеклова, попетляв некоторое время по историческому центру города, внезапно остановилась.

Учетчик выключил зажигание, пару минут тупо смотрел перед собой, а потом повернулся к сидящему рядам Адаму:

— Ну и что мне теперь с тобой делать?

До измученного мозга статиста не сразу дошло, что обращаются к нему. Он с трудом вычленил картинку в мельтешении солнечных пятен за окном. О! Вот это зеленое — тополь. То красное — дом. Кирпичный. Старый. Давно не реставрированный. Не дергается, не изменяется. Значит, по-прежнему дома, в родном мире.