Десять десятилетий - Борис Ефимов

— Жаль, не успели мы перебежать эту поляну, — сказал Базилио. — Ладно, шут с ними, переждем. Пусть бомбят по пустому месту, порча материала как-никак.

— Место не совсем пустое.

— О присутствующих не говорят.

Грохот был отчаянный. Бомбы падали и рвались пучками по две, по три. Лужок вздыбился песком и пламенем. Наш край не задело. Самолеты стали уходить. Подождав, пока туча земли и дыма начала оседать, мы встали для перебежки.

— Стой! — крикнул Базилио. — Ложись! Сзади идут новые.

Это была следующая смена. Она шла по пятам за первой, и бомбы направила сюда же, прямо в дым, оседающий от первой очереди. Взрывы раздирали уши. Это было уж чересчур близко от нас. Мы лежали очень скромно, укрытые только теорией вероятностей».

Дней через десять Кольцов уже в Валенсии, где с головой окунается в дела и заботы Второго международного конгресса писателей…

…Определение М. Горьким карикатуры как «социально значительного и полезнейшего искусства» целиком и полностью отвечало тому значению, художественному уровню и отношению к этому искусству, которые существовали в нашей стране на протяжении почти всего этого века. Только с начала 90-х годов куда-то пропали и художественный уровень карикатуры, и ее социальная значительность, и, как следствие, уважительное к ней отношение.

То, что ныне появляется в печати под названием карикатуры, находится далеко за пределами этого искусства. Это большей частью — бездарные, примитивные и безграмотные поделки, не имеющие ничего общего с подлинной художественной карикатурой. И до чего это обидно, если оглянуться на славный и почетный творческий путь нашей сатирической графики, даже если не залезать глубоко в историю, а вспомнить хотя бы замечательные, яркие, меткие карикатуры 1905–1907 годов, вспомнить великолепную плеяду карикатуристов журнала «Сатирикон»: Николая Ремизова (Ре-ми), Алексея Радакова, Владимира Лебедева, Николая Радлова и целый ряд других замечательных художников-карикатуристов.

Вспомним сатирические плакаты гражданской войны Дмитрия Моора (Орлова), Виктора Дени (Денисова), Михаила Черемных. Вспомним знаменитые «Окна РОСТА» Владимира Маяковского и того же Черемных. Эти «Окна» возродились как «Окна ТАСС» в дни Великой Отечественной войны. И в те же грозные годы произошел подлинный расцвет боевой политической карикатуры в центральной и фронтовой печати. Политическая карикатура оставалась на своем посту на страницах «Правды», «Известий», «Красной звезды», «Труда», других органов печати, не позволяя себе снижать уровень своего художественного и сатирического качества и во все годы «холодной войны».

И любопытнейшая вещь! В интересе к карикатуре, я позволю себе сказать, в любви к этому веселому, умному, причудливому и… серьезному искусству сошлись и широкие круги читателей, и весьма высокие политические деятели.

Сотни и тысячи читательских писем занимают объемистые папки в моем архиве. И прежде всего я свято храню письма фронтовиков, полученные в суровые дни войны и являющиеся для меня самым неопровержимым и ценным доказательством, что веселый рисунок, меткая насмешка над врагом не менее нужны бойцу, чем боевые припасы, продпаек, а может быть, и «наркомовские сто грамм». Беру наугад одно из писем:

«Дорогой тов. Ефимов! Рисуйте побольше! Ваши карикатуры не только смешат, но усиливают ненависть и презрение к врагу. Бейте еще крепче фашистскую мразь оружием сатиры. Рисуйте их, чертей, еще смешливее! А мы будем веселее нажимать на спусковой крючок, еще лучше и прицельнее сбивать воздушных пиратов, сильнее драться и уничтожать проклятых гитлеровцев, приближать тот день, когда на немецкой елке увидим повешенными главарей гитлеровской Германии. С приветом и добрыми пожеланиями фронтовики Леонтьев, Евсеев, Телешов, Воробьев и др. П.П. 18868».

А вот письмо мирного времени — из Башкирской республики пишет работник совхоза:

«Ваши рисунки настолько глубоки по содержанию, что просматривая их, я «читаю» в этих «карандашных» телеграммах то, что напечатано в номере буквами».

Были письма и критические, и придирчивые, и ругательные, но какими бы они ни были по содержанию, все они свидетельствовали о том, что карикатура, если в ней, конечно, есть мысли и содержание, редко кого оставляет равнодушным. Вот, например, этот читатель недоволен содержанием карикатуры; рассматривая ее, как серьезное политическое выступление, он пишет:

«Товарищ Ефимов! Ваша карикатура в «Известиях» под названием «Усердие не по разуму» представляет собой пример непропорционального удара налево. Лишенные избирательных прав кулаки и подкулачники должны, видимо, вызывать у читателя слезы сочувствия, а рабочий у вас выглядит настоящим фашистом. На правильной ли политической платформе вы стоите? Привет! Ваш Л. Троцкий».

Любили карикатуру и дети, для которых она была не только забавным рисунком, но и в какой-то степени знакомством с событиями.

Юра Петров сообщает, что он «среди ребят в квартире, вырезывающих карикатуры Ефимова», самый маленький: «Мне только лет половина шестого, и поэтому у меня карикатур меньше всех». Он просит высылать ему газету.

Получив ответ, он заявляет, что «так благодарен, прямо спасибо вам с американский дом в 23 этажа». Он хочет сам научиться рисовать, но «мама говорит — надо родиться умным человеком. Я постараюсь…»

А вот отклик человека более взрослого, чем Юра Петров и, несомненно, не менее компетентного:

«Сборник ефимовских карикатур — своеобразный живой альбом первоклассного политико-художественного значения… Ефимов умеет обобщать. Но у него — не бледная немочь художественной схемы, не отвратительные мумии сухой и книжной абстракции, а живые “герои”».

Это писал в 1935 году в статье «Художник-боец» Николай Иванович Бухарин.

А вот еще небезынтересный отклик. Поздно вечером у меня в квартире зазвонил телефон:

— Говорят из редакции «Правды». С вами будет говорить товарищ Мехлис.

— Ефимов? — послышался знакомый резкий голос. — Вы можете сейчас приехать в «Правду»?

Несмотря на вопросительную форму, эта фраза звучала достаточно повелительно.

— Э-э… Конечно, Лев Захарович. Но я немного нездоров, простужен…

— Что-о? — безмерно удивился Мехлис. — Вы не можете приехать? Странно. А я хотел вам сообщить, что ОН сказал.

Нетрудно было догадаться, кто это — ОН.

— Что-нибудь неприятное, Лев Захарович? — вырвалось у меня.

— Когда ОН говорит, это всегда приятно, — строго-нравоучительно произнес Мехлис. — Приятно для дела. Понятно?

— Да, да, конечно, Лев Захарович, — заторопился я и усиленно закашлялся. — Я сейчас соберусь.

Но тут Мехлис недовольно сказал:

— Ну ладно. Приезжайте завтра утром.

На другое утро я входил в кабинет Мехлиса. Пригласив меня сесть, он сказал: