Маска ночи - Филип Гуден

Самым ужасным и самым важным известием было то, что королева Елизавета скончалась.

Она умерла семидесяти лет от роду, а правила больше половины своей жизни. Она оставалась на троне всю мою жизнь, и жизнь Абеля, и жизнь Джека, и, в сущности, жизнь большей части населения этого острова. Некоторые из старших членов труппы еще хранили смутные воспоминания о днях Марии Кровавой, когда они были маленькими детьми. Сэм, старый кассир театра «Глобус», даже заявлял, что помнит отца Елизаветы и Марии, великого Генриха. Все это к тому, что смерть королевы была сравнима с исчезновением из окружающего пейзажа какого-нибудь естественного предмета вроде величественной горы или могучей реки, который мы привыкли считать чем-то незыблемым и который, как мы думали (если вообще думали о нем), никогда не изменится. Елизавета была королевой Англии, но также и матерью нации, она кормила нас и следила, чтобы мы не попали в беду. И мы не попали в беду, пока она правила нами. По правде сказать, она оставила нас в лучшем состоянии, чем нашла, а о скольких правителях можно сказать то же самое?

Я встречался с ней однажды. Рна расспросила меня о моем знании латыни, ибо сама знала много языков, и поделилась со мной секретом своего царствования, или по меньшей мере одним из этих секретов. Она даже поблагодарила меня за маленькую услугу, оказанную мною государству. Но все-таки она была грозной женщиной, и большую часть времени я рта не смел раскрыть в ее присутствии, а когда аудиенция подошла к концу, почувствовал огромное облегчение.

Она умерла спокойно, говорят, после того, как долго отказывалась лечь, предпочитая сидеть или даже стоять целыми днями перед смертью. Скончалась тихо, как ягненок; говорят, рассталась с жизнью так же легко, как спелое яблоко, упавшее с ветки. Так говорят – и ради нее я надеюсь, это была правда.

Ее смерть потрясла город больше, чем могла когда-либо потрясти чума. Ходили разговоры о восстании, хотя неясно было, чьем или против кого. Люди пристальнее следили за своей собственностью. Мой хозяин Бенвелл расхаживал, постоянно повторяя с самодовольным видом свою любимую поговорку: «Крепче привяжешь – целее будет». Дела к югу от реки в Саутворке резко пошли на спад. Я имею в виду не театры – они все равно были закрыты из-за чумы и поста, – но бордели и притоны, в которых процветали азартные игры на деньги. Лодочники на реке по меньшей мере на день умерили силу и крепость своих выражений. Мошенники и обманщики на короткое время прекратили свои занятия (да и не сказать, чтобы вокруг было много простодушных, доверчивых жертв). В тавернах пили умеренно, разговор был скромен. Такой крен в сторону благонравия мог быть вызван только очень серьезным событием. Благодарение Богу, это не собиралось длиться вечно.

Действие, которое смерть королевы произвела на труппу «Слуг лорд-камергера», пока сложно было оценить. Кто знал взгляды преемника Елизаветы на драму? Да и кого в любом случае, кроме самих театральных сообществ, действительно заботили эти взгляды? И кто в действительности знал больше об этом преемнике, этом царственном джентльмене, чем то, что звали его Яков, и что был он шестым королем с таким именем в Шотландии, и что в эту самую минуту он, возможно, седлает коня в Эдинбурге?

Пока мы свыкались с мыслью о смерти королевы, чума продолжала стремительно опустошать город. Полагаю, вы слышали о ней уже достаточно, и я не стану утомлять вас дальнейшими описаниями набегов Ее Величества. Скажу лишь, что позднее в тот год я сам наблюдал сцены, подобные тем, что являлись Люси Милфорд, когда на нее находила тяга пророчествовать в духе Кассандры, и видел и пустую улицу, заросшую бурьяном, и лошадь без всадника, с рутой в ноздрях. Видел и такое, и куда более ужасные вещи еще несколько следующих месяцев. Абель и я присутствовали при самых первых шагах болезни возле того злосчастного дома на Кентиш-стрит, где олдермен Фарнаби отдал такие точные указания о размерах креста на двери (Знак должен быть четырнадцати дюймов в высоту. Вы нарисуете его маслом, чтобы не так легко было стереть) и приговорил обитателей той лачуги к сорокадневному карантину, и нам же с Абелем, казалось, суждено было пережить конец этого.

Или же оно переживет нас.

Я мог бы ненадолго покинуть город, раз уж играть в театре предстояло не скоро, учитывая всю неопределенность нынешних времен. Но податься мне было некуда, да к тому же у меня было ощущение, что, даже если бы я нашел какую-нибудь лазейку, чума все равно проползла бы туда вслед за мной. Вы знаете мое мнение: если вам суждено ее подхватить…

Пока что, впрочем, я был вполне здоров.

Может, не без помощи крысиного яда.

Само собой разумеется, какое-то время я околачивался возле дома Люси Милфорд на Темз-стрит, в надежде возобновить наш роман, в надежде на некоторую толику любви и утешения. Я даже готов был рассказать ей кое-что об оксфордских тайнах. Но Люси Милфорд, как и многие наши сограждане, оставила город. Сосед сообщил мне, что она поехала к дяде в Брумзгроув – или это был кузен в Мидлсексе? Я думал, что в том, что касалось этих дядей, кузенов и мест, все обстояло как раз наоборот, но моя память, возможно, ввела меня в заблуждение. Я, впрочем, был рад, что Люси находилась в безопасности. Очень был рад, хотя и не отказался бы увидеть ее снова в городе.

Я слышал, что Вилл Кемп все еще цепляется за жизнь в Доу-гейт, в то время как столько более молодых и сильных умирало вокруг него. Может, стоило бы навестить его и рассказать, что я наконец прочитал его «Девятидневное чудо» при довольно странных обстоятельствах и что именно оно дало мне ценный намек касательно туфель. Но, естественно, я так и не проведал его, и, думаю, следующее, что я о нем услышу, будет весть о его смерти.

Ну вот, кажется, и всё.

Хотя нет, еще был маленький разговор с Вильямом Шекспиром – вроде подведения итогов.

Я, может, и хотел бы рассказать ему, что его друг Хью Ферн не убивал себя и даже не упал случайно на свой нож, как это милостиво предположил коронер. Вернее будет сказать, что доктор Ферн был коварно убит своим злокозненным учеником и слугой Эндрю Пирманом. Я, может, и хотел бы поведать Шекспиру о событиях в Оксфорде и о том, как я и мои друзья разоблачили жуткий заговор, связанный с расчленением трупов и ограблением мертвецов.

Но я не мог ничего ему сказать. Джек, Абель и я согласились, почти без слов, хранить молчание о том, что произошло в домишке на Шу-лейн. А если мы молчали об этом, то должны были молчать и обо всем остальном. В любом случае какой смысл был в том, чтобы оглашать теперь всю эту историю? Правосудие – правосудие самого жесткого, быстрого толка – уже свершилось или почти свершилось.

Поэтому я ничего не поведал ему обо всем этом, но вместо того спросил сочинителя, не слышал ли он последних новостей о том, как обстоят дела в городе Оксфорде.

– Они обстоят довольно хорошо, Ник, учитывая все происходящее. Чума там, кажется, идет на спад, как пишет мой друг Давенант.

– Госпожа Джейн Давенант?

– Да нет же, почему, ее муж Джон. Он передает приветы и наилучшие пожелания членам труппы.