Двое, не считая призраков - Наталья Нестерова

— Знаешь, как это называется? — спросил Антон, возвращая штаны на место.

Катя размахивала руками, хохотала, не могла слова сказать. Антон подал ей руку, помог встать.

— Это называется — любовь! Только ради любви к тебе я готов выглядеть клоуном и потешать народ.

Катя обняла его за шею, подставила губы для поцелуя. Несколько минут они целовались в прихожей, Катина простыня упала, Антон быстро разделся, сбросил ботинки и отнес Катю на руках в комнату…

Как же ему не хотелось выбираться из постели! Куда-то идти, толкаться в магазинах, искать маникюрные щипцы для бабушки, у которой ногти как у крокодила… И в то же время совершенно новое чувство ответственности — я должен убить мамонта для своей семьи — будоражило кровь и приятно напрягало ум.

Антон нутром чуял — далеко от их тайного гнездышка забираться нельзя. Катя не звонила отцу, Антон видел: у девочки происходит большая переоценка ценностей. Но предположить, что Горлохватов будет сидеть сложа руки? Маловероятно.

Антон покупал продукты в супермаркете, одежду — в «Спорттоварах», Катя называла их необычную семью олимпийским резервом. В квартире было тепло, и она щеголяла в обтягивающих славную фигурку топиках и шортиках для фитнеса. Антон — в атласных боксерских трусах и в майке без рукавов. Бабушка, как заправский болельщик, носила исключительно символику клуба «Спартак».

На том месте, где торговали постельным бельем, происходило загадочное чередование товаров. После белья появилась посуда, якобы гжель, — Антон накупил салатниц, блюд, тарелок, соусников, чайников и изделий непонятного предназначения. Они питались теперь исключительно на бело-синем. После «гжели» развернулась торговля кухонной утварью, и к оставленным по доброте сердечной прежними жильцами сковородке и кастрюльке прибавилась посуда «вроде Цептер» и столовые приборы «посеребренные». Затем настала очередь чулочно-носочных товаров, потом — канцелярских (Антон купил Кате акварельные краски и пластилин), следом — развал уцененных книг (Катя получила давно желаемое — кулинарные рецепты), очень пригодились комнатные тапочки и консервные ножи. Каждый раз выходя из дома на охоту, за добычей, Антон что-то полезное (и явно поддельное) покупал у коробейников. Разочаровали его только однажды — предлагались обои, моющиеся и бумажные, которые Антону были ни к чему.

Катя знала об этом странном месте торговли по рассказам Антона, каждый раз ждала, что он принесет. Антон понимал, Кате хочется выйти на улицу, самой поперебирать товары коробейников. Но Катя не просилась на волю, а он иррационально, или, напротив, — очень рационально, боялся вывести ее на белый свет. Казалось, только переступит порог — и тут же цепные псы ее батюшки откуда ни возьмись прибегут и царевну уволокут.

Антон нашел компромисс: они стали гулять поздними вечерами. Укладывали бабушку спать, Антон заставлял Катю для тепла надеть тройку спортивных костюмов, и шли на улицу. Бродили между домами, катались с горок на детских площадках, играли в снежки. Катины сапожки постоянно оказывались забиты снегом. Антон вычищал его, ворчал, как старик: «Не хватало тебе простудиться…» Растирал дома ступни ее ног… и сходил с ума от умиления и нежности.

Его мысль: «я пропал, потому что моя Катя будет постоянно меняться, а я влюбляться еще больше» — оказывается, касалась только внешних проявлений жизни. Но были и другие — интимные. Антон по праву считал себя мастером спорта по сексу, и никаких открытий сия область человеческой жизни (извращения не в счет, нам они без надобности) преподнести ему не могла. Конечно, мастерство техническое пригодилось, но любой мужик к тридцати годам, если он не полный кретин, не больной, подобное мастерство приобретает. Это вроде умения орудовать отверткой или электродрелью.

Но с Катей Антон переживал открытие за открытием. С ним творилось нечто невообразимое. Острое чувственное наслаждение было такой силы, что он близок был к потере сознания или проваливанию во что-то, схожее с параллельной действительностью, потому как в реальной жизни подобных ощущений не бывает. И удар по психике был заметным: то хотелось плакать, лебезить, пресмыкаться перед Катей, то, напротив, съесть ее по кусочкам, как именинный торт, или заглотить целиком, как змей лягушку. Разница между слиянием с любимой женщиной и рутинными постельными утехами, понял Антон, — как между океаном и лужей. И то и другое состоит из воды, на этом сходство заканчивается. Очередная смазливая пассия никогда не доведет тебя до умопомрачения, наркотически сладостного, вызывающего зависимость в сотни раз более стойкую, чем алкоголь или героин.

У Антона уже был период в жизни, когда он считал себя сумасшедшим, потому что общается с покойниками. Прежний опыт пригодился. Антон прятал свои бешеные страсти и желания (не грызть же Катю в самом деле, не валяться, хныча, у нее в ногах), но со страхами поделать ничего не мог. Главным страхом была ревность. Антону казалось, что Катя воспринимает любовь и секс как новое замечательное увлечение. Занималась конным спортом, потом записалась в секцию фигурного катания, и ей очень понравилось выделывать фигуры на льду. Значит, мог бы быть и другой тренер? Да мастеров спорта — куда ни плюнь, навалом. Если вдруг Катя… Антон срывался и терзал любимую:

— Ты могла бы с другим? Если бы не я, то кто? Ты его полюбила бы? Скажи честно, между нами не должно быть секретов. Я пойму.

И окончательно свихнусь, — добавлял он про себя.

— С другим не могла бы, — отвечала Катя, с интересом изучая строение ушей Антона. — Я как одноразовый инструмент. Ты меня настроил под себя. Скрипка Страдивари не продается. Ревнуешь, да? Правильно, но глупо. У тебя правое ухо отличается от левого, мочки разные.

— В драке порвали, — небрежно мужественно пояснил Антон.

— За что сражался?

— За девичью честь, естественно.

— Конечно! Иначе и быть не могло.

— Катя, я соврал, — признался Антон. — Просто пацанами подрались. Катя, повтори, что ты сказала. Никогда и ни с кем, кроме меня!

— Это все равно как повторять, что солнце всходит на востоке. Из-за моих слов оно не перекатится на север. Кстати, я тебя не ревную, совершенно! Ужасно самонадеянно, наверное, только мне кажется, что инструмент Страдивари ты ни на что не променяешь.

Приступы болезненной ревности случались у Антона с устойчивой регулярностью. Катя не ведала, сколько опасностей таит нормальный человеческий мир, Антон же прекрасно знал о них. Как-то за обедом он разразился гневным монологом на тему: все мужики от мала до велика хотят одного, они коварны, изобретательны и настойчивы, пудрят мозги девушке, обольщают, распускают хвосты и заманивают в койку. Антон понимал, что выглядит как старый перечник, но остановиться не мог. Даже бабушку призвал подтвердить:

— Бабушка Люба! Скажите Кате, что нельзя быть беспечной, что все мужики сволочи, кроме меня естественно!

— Ой, сволочи! — соглашалась бабушка. — Прелесть какие сволочи в молодости!

Поняв по выражению лица Антона, что отвечает неправильно, бабушка Люба куксилась и просила лекарства, то есть выпить.