Почти нормальная семья - Маттиас Эдвардссон

– Тебе дорога Амина? – спрашивает Блумберг.

– Ты о чем вообще? Я ее люблю!

– Тогда послушай меня.

Я хмыкаю, выпуская воздух через нос, но заставляю себя слушать.

– Ради Амины, – повторяет Блумберг.

Я вижу ее перед собой, страх в ее глазах, разбитые мечты, и я словно рассыпаюсь, все мое тело разваливается на части. Что было бы со мной без Амины! Кем бы я стала? Никогда ни за что не предам ее.

– Вероятнее всего, прокурор будет утверждать, что ты ворвалась в квартиру Ольсена с намерением лишить его жизни. Но доказательства слабые, – говорит Блумберг. – Конечно, у них есть показания соседки, которая утверждает, что видела тебя возле дома. Но эта девчонка весьма неуравновешенное юное существо, такой свидетель – отнюдь не мечта следователя. – Он смотрит прямо перед собой на экран компьютера. – Из улик у них есть отпечаток обуви и следы перцового баллончика. Волосы, кусочки кожи и волокна ткани. Но никаких прямых доказательств, что именно ты убила Ольсена.

– О’кей.

Он поворачивает экран ко мне, но у меня нет сил разбирать крошечные буковки.

– В компьютере Ольсена они тоже кое-что обнаружили: сообщения и чаты. К тому же у них есть распечатки от операторов мобильной связи и все такое.

Голос Блумберга звучит уверенно и надежно.

– Самое главное в данный момент – твое алиби, Стелла.

– Да? – переспрашиваю я, не понимая, что он имеет в виду.

Он снова смотрит на меня:

– Временнáя линия обвинения не выстраивается, потому что у тебя алиби на тот момент, когда, по словам судмедэксперта, произошло убийство.

Слова вертятся в голове.

– У меня алиби?

Это звучит совершенно невероятно.

– По заключению экспертизы, Ольсен умер в промежутке от часа до трех часов ночи.

Я все еще ничего не понимаю.

– Тогда ты уже была дома, Стелла.

– Дома? Как это?

– Твой папа посмотрел на часы. Он на сто процентов уверен, что ты вернулась в тот вечер домой без четверти двенадцать.

Папа? Без четверти двенадцать?

Мое базовое ощущение времени полностью выведено из строя. Я не могу восстановить его.

– Этого не может быть.

– Ясное дело, так и есть. Если твой папа говорит, значит так и есть.

Голос Блумберга доносится откуда-то издалека.

Я начинаю понимать, что происходит.

– Ты же не думаешь, что твой отец мог лгать?

Ресторан для празднования моего дня рождения папа выбрал на свой вкус. Естественно, итальянский. Поскольку сам он без ума от итальянской кухни и всего остального, имеющего хоть малейшее отношение к этой трижды проклятой макаронной стране, он воспринимает как данность, что и у нас с мамой те же вкусы.

Все эти отпуска в Италии! Честно говоря, меня тошнит от брускетты и пасты, бира гранде[36] и вино россо[37], а также от всех этих кучерявых официантов с жирными волосами и их проклятого «Ciao, bella»[38].

Короче говоря, я не ожидала от этого празднования ничего хорошего, но родители говорили о нем пол-лета, и, учитывая происшествие с машиной, я не хотела их разочаровывать.

Вечер начался так себе. Ресторан забронировал нам столик не на тот день – или во всем виноват папа, не знаю. Потом папа не хотел, чтобы я заказывала себе вино.

– Мне исполняется девятнадцать, – сказала я. – Закон на моей стороне.

– Закон не совершенен, – ответил папа.

Правда, при этом он хотя бы улыбался.

– Или что скажет наш юрист?

К счастью, мама тоже была на моей стороне.

– Ясное дело, она может выпить вина.

Когда мы поели, мне вручили открытку с небольшой картой, следуя которой я должна была выйти из ресторана и завернуть за угол. Там стоял розовый мотороллер с безобразной розой из ленточек на руле. Я не поверила своим глазам! Папа откровенно наплевал на мои просьбы насчет денег на поездку и вместо этого потратил тридцать тысяч на мотороллер.

– Я же сказала…

– Достаточно маленького «спасибо», – ответил папа.

Я сама себя ненавидела. Ясное дело, я должна быть благодарна, броситься папе на шею – а я стояла, словно ноги мои приросли к земле, и меня переполняли противоречивые чувства. Что со мной не так?

После десерта мы сидели, сытые и молчаливые, и смотрели друг на друга через стол. Время от времени я проверяла телефон. На мою страницу в «Фейсбуке» сыпались поздравления, но от Амины пока не было ни слова.

– Скоро мне пора идти, – сказала я.

Папа, конечно же, выглядел раздраженным. Они тут устроили мне праздничный ужин, а я намерена просто взять и свалить.

– Я собиралась пойти погулять с Аминой. – Я надела куртку. – Большое спасибо за ужин и подарок.

– Опробуешь подарочек? – спросил папа.

Я взглянула на свой бокал с вином. Так вот почему! Он надеялся, что я поеду на мотороллере, – поэтому мне нельзя было пить.

– Не волнуйся, мы доставим его домой, – сказала мама.

Она поднялась с грустной улыбкой – обняв ее, я закрыла глаза. Внезапно я почувствовала себя такой несчастной. Тоска и боль жгли меня изнутри, и я долго обнимала маму.

Папа не поднялся из-за стола, мы обнялись неуклюже и холодно. Он грустно смотрел мне вслед, когда я уходила.

Теплые вечера поздним летом имеют особый запах. После продолжительной жары он разливается в воздухе, и его может смыть лишь сильный дождь.

Я пересекла Фъелиевеген и пошла мимо стадиона. Там пахло яблоками и баней, а на дорожках кто-то стучал мячом по бетонной стене. Счастливые голоса и несдержанный смех поднимались из монотонного шуршания шин по Рингвеген.

На самом деле у меня не было никаких планов. Когда в четверг вечером мы с Аминой разговаривали, я сказала, что у меня ни на что нет сил. Я пойду поужинаю с мамой и папой, а потом отправлюсь домой расслабляться.

Но сейчас мне было жаль просто так убить такой чудесный вечер. От вина я почувствовала бодрость, к тому же я отказалась от работы на субботу, так что могла завтра отсыпаться хоть полдня. Я послала эсэмэску Амине, но когда она не ответила в течение минуты, позвонила ей.

– Чем ты занимаешься? – спросила я.

Что-то щелкнуло. Негромкий глухой стук.