Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

Однажды Джо Фоксхол зашел в наш кабинет и подал писателю два листка бумаги.

– Первый раз в жизни я написал стихи, которые мне хочется дать кому-нибудь прочесть, – сказал он. – Вот они.

Писатель прочел стихи и передал их мне. «Моему сыну» – так назывались стихи, хотя у Джо Фоксхолла никакого сына не существовало, он не был женат, у него еще и невесты-то не было, а был только роман с этой «трепещущей девицей».

– Ну, как, что скажете? – спросил Джо.

Я выжидательно посмотрел на писателя, и он заговорил первый.

– Превосходная вещь, – сказал он. – Я испытываю к своему сыну точно такие же чувства. А я и не знал, что у вас есть сын.

– У меня нет сына, – возразил Джо.

– Значит, вы его ждете? Но этого я тоже не знал, – сказал писатель.

– Нет, и не жду пока, – отвечал Джо. – Но подобная неудача не лишает меня права на отцовские чувства – особенно сейчас, когда надежда на успех с каждым днем уменьшается. У вас есть сын. Виктор ждет сына, и Джексон тоже. А я не нашел еще даже невесты и не думаю, что найду, пока война не кончится. И все-таки я – такой же отец, как и каждый из вас.

После этого Джо повернулся ко мне. Он ничего не сказал, но я понял, что он хочет узнать мое мнение о его стихах.

– Я хотел бы снять копию с этой вещи, – сказал я, – чтобы прочесть ее вечером своему сыну.

– Твой сын еще не родился, – заметил Джо.

– И все-таки я хочу прочитать ему эту вещь. У него есть мать, и он должен скоро родиться. Почему бы ему не послушать твои стихи?

– Тогда сделай мне одолжение, – сказал Джо. Он был необычайно серьезен, таким я его еще никогда не видел. – Позволь мне самому прочесть эти стихи твоему сыну.

– Ну конечно, – согласился я. – Он тебе не чужой. Конечно, прочти.

– Благодарю, – сказал Джо.

В тот же вечер я привел Джо к себе. Я рассказал Джиль о стихах, которые он посвятил своему сыну, и о том, что сына-то у него еще нет и пока не ожидается, потому что он еще не нашел себе невесты, но он хочет почитать стихи нашему сыночку, который ему близок, потому что Джо наш друг. Джиль все отлично поняла и после ужина уселась в кресло посреди комнаты, а Джо прочел свои стихи.

Поваленное дерево,

В бумагу обращенное,

Беру я вместо камня,

Чтоб высказать на нем так мало,

Когда хотелось бы высказать так много.

Но что еще могу сказать,

Как не все то же «да» и «да»?

Здесь не нужны ни камень, ни бумага,

«Да» – говорят глаза при пробужденье,

«Да» – сон мой говорит моим умершим,

«Да» – говорит рука всем поднятым рукам,

Занесены ль они для злодеянья

Или протянуты из жалости.

Не мыслю говорить на языке вражды.

Любовь – вот мой язык,

Иное мне все чуждо.

Пусть люди говорят и делают все то,

Что говорят и делают, а я

В оцепенении священном повторяю:

«Люблю тебя».

Наследник мудрый детства моего,

Дитя мое, мой кровный сын,

Откликнись мне —

Ведь я уже одной ногой в могиле.

Пришла твоя пора, и твой удел

Стократ счастливей будет моего.

Я написал единственную книгу,

Навеянную всем, что я видал,

И если в ней дневного света нет —

Ни утренней зари, ни полдня —

Одна лишь ночь, кромешная, сплошная,

Без проблеска небесной синевы, —

Даруй мне свет твоих ребячьих глаз.

Моя пора была сплошная ночь,

И все творенья божьи, что я видел,

Я видел в сумраке ночном.

Я знаю – есть другие существа,

Я видел их, но все они безгласы

И потому – забыты.

Ведь только то поистине и зримо,

Что обладает зреньем и само.

Деревья, по которым будешь лазать

И падать с них, —

Поваленные, обращенные в бумагу,

Послужат камнем и тебе,

Чтоб вырезать слова.

И это почти все, что нам дано —

Тебе, и мне, и сыну твоему —

Все, да не все!

Есть также лес на свете.

Деревья разной есть породы

И назначенья всякого.

Но, взятые все вместе, составляют

Единый лес, как дерево одно.

В бумаге нет ни леса, ни деревьев.

Бумага – это либо камень,

Чтоб высекать на нем святое «да»,

Либо мешок для мусора.

Свое я имя в обращеньях к Богу

Уж, верно, слишком часто повторял.

Теперь твое я имя повторяю.

Бен, Бен, Бен, Бен, мой сын,

Люблю тебя, я всех людей люблю,

И среди них – деревья, и бумагу,

И камень, и все буквы алфавита.

Вот все, что я хотел тебе сказать,

А ты скажи сверх этого еще,

Но только «да».

Любовь – вот наш язык, иное нам все чуждо.

Всему, всему, мой Бен, скажи «люблю»,

А лучшее – боготвори.

Мы долго молчали, потом Джиль подошла к Джо Фоксхоллу и поцеловала его в щеку, и мне так понравилось, что она поняла красоту того, что высказал Джо своему сыну и что мы с Джиль передали нашему – словами Джо. Я уверен, что обращение Джо дошло до нашего сына, ибо оно дошло до сердца Джиль и она поцеловала Джо. Не знаю, насколько хороши стихи Джо – может быть, они никуда не годятся. Но мне кажется, я знаю, что он хотел сказать в этих стихах своему сыну, и я люблю людей, которые так хорошо во всем разбираются, что могут разговаривать с сыном, когда он даже еще не зачат. Мне нравятся люди, которые, говоря о лесе, умеют вам рассказать, что в мире так много разных людей и у каждого своя цель, великая или малая, и что все их усилия могут кончиться ничем, но если только они полюбят, то добьются многого. Любовью можно достичь всего.

Некоторые считают, что стихи пишут одни дураки, но ведь это не так: люди обсуждают стихи, люди дышат ими, мечтают о них, а Джо Фоксхол сам написал стихи. Он написал стихи, которые ему захотелось показать друзьям. А затем он отправился к своей «трепещущей девице».

Вскоре после этого я получил письмо от отца.

«Я только что встал с постели, среди ночи, – писал он, – потому что вдруг вспомнил то, что обещал тебе сказать в свое время, но никак не мог вспомнить в Огайо. Вот что я хотел сказать: ни истины, ни красоты, ни справедливости, ни неба, ни Бога нет ни в чем, кроме любви. А теперь я снова ложусь спать».