Женщины, которые любили Есенина - Борис Грибанов

За столом сидели Бениславская, Вася Наседкин, Борис Андреевич Пильняк, какая-то женщина, оказавшаяся Толстой, сестры Есенина Шура и Катя. Сам он пьяный, суетливый, улыбающийся, как падший ангел, восседал на диване и с торжеством смотрел на Берзинь.

Шура и Катя пели под музыку баянов, Есенин тоже пел, но время от времени умолкал, бессильно откидываясь на спинку дивана, потом опять выпрямлялся и опять пел. Лицо у него было бледное, он то и дело закусывал губы.

Анна Абрамовна повернулась к Софье Андреевне и напрямик спросила ее:

— Вы действительно собираетесь за него замуж?

Софья Андреевна сидела очень спокойная, не обращая внимания на царящий в комнате шум и гам.

— Да, у нас вопрос решен, — ответила она, глядя прямо в глаза Берзинь.

— Вы же видите, — сказала Анна Абрамовна, — он совсем невменяемый. Разве ему время жениться, его в больницу надо положить. Лечить его надо.

— Я уверена, — отозвалась Софья Андреевна, — что мне удастся удержать его от пьянства.

— Вы давно его знаете? — спросила Берзинь.

— А разве это играет какую-нибудь роль? — недоуменно ответила Толстая. — Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?

— Полюбить, — протянула Анна Абрамовна. — Ладно полюбить, а вот выйти замуж — это другое дело.

Толстая слегка пожала плечами, встала и подошла к откинувшемуся на спинку дивана Есенину и нежно провела рукой по его лбу. Он, не открывая глаз, отстранил ее руку, зло посмотрел на нее и неожиданно выпалил:

— Блядь, — и добавил совсем уж нецензурную ругань.

Толстая спокойно отошла от него и села на свое место как ни в чем не бывало.

— Вот видите, — настаивала Берзинь, — разве можно за него замуж идти, когда он невесту материт?

На что Софья Андреевна спокойно ответила:

— Он очень пьян и не понимает, что делает.

— А он редко бывает трезвым, — старалась внушить ей Берзинь, что выходить за него замуж нельзя.

— Ничего, он бросит пить, — уверенно заявила Толстая, и чувствовалось, что она действительно в это верит.

Бениславская, уже знающая Есенина до тонкостей, налила ему стакан водки, чтобы он выпил и заснул, и больше не безобразничал и не ругался. Так оно и случилось — Есенин откинулся на спинку дивана и заснул мертвым сном.

Берзинь предложила всем расходиться по домам и сказала Пильняку:

— Вы проводите Софью Андреевну, ведь уже поздно.

У Пильняка за стеклами очков поблескивали хитрые и насмешливые глаза. Он наклонился к уху Анны Абрамовны и достаточно громко, чтобы слышала Толстая, сказал:

— Я пойду провожать вас, а ее пусть кто угодно провожает. Я целованных и чужих любовниц не провожаю…

Когда Галя Бениславская вышла в коридор проводить гостей, Берзинь отвела ее в сторонку и спросила:

— В чем дело, Галя? Я ничего не понимаю.

У Гали на лице застыла жалкая улыбка.

— Чего ж тут не понимать? Сергей собирается жениться. Он же сказал тебе об этом.

— Ты же знаешь, что Сергей болен, какая тут свадьба.

Бениславская устало махнула рукой, в глазах ее боль и мука.

— Пусть женится, не отговаривай, может быть, она поможет, и он перестанет пить.

По дороге Пильняк рассказал Берзинь, что Толстая жила с ним, а теперь выходит замуж за Сергея. Берзинь не хотелось говорить с ним на эту тему.

Тем не менее она записала в своих воспоминаниях:

«Зачем это делает Сергей — понять нельзя. Явно, что он ее не любит и не пылает страстью, иначе он прожужжал бы все уши, рассказывая о своем увлечении. Впрочем, он говорит об этом только тогда, когда пьян, но я третьего дня видела его пьяным, он ничего не говорил о своей женитьбе».

Далее в воспоминании Анны Абрамовны Берзинь следует эпизод совсем уже из области черного юмора.

Ей позвонил Есенин и сказал, что хочет прийти с Соней, так как он вчера, кажется, плохо держал себя. Голос у него был трезвый, и Анна Абрамовна согласилась встретиться с ним.

Он пришел с Софьей Андреевной и Юрием Либединским, но Сергей успел где-то хватить на ходу вина — лицо было белое, будто измазанное мелом, и как и всегда в таком состоянии, он прикусывал губы.

Потом он увел Анну Абрамовну в другую комнату и попросил, чтобы туда пришел и Юра Либединский.

С испуганным и напряженным лицом он проговорил:

— Я поднял ей подол, а у нее ноги волосатые… Я закрыл и сказал: «Пусть Пильняк, я не хочу». Я не могу жениться.

Все это он говорил достаточно громко. Либединский покраснел и поплотнее прикрыл дверь.

А Есенин продолжал жаловаться:

— Я человек честный, раз дал слово, то я его сдержу. Но пойми меня, нельзя же так. Волосы хоть сбрила бы.

И он тут же перешел на то, как будет справлять свадьбу, перечислял, кого позовет, а кого не позовет, и все повторял, как это здорово выйдет:

— Сергей Есенин и Толстая, внучка Льва Николаевича… Вот…

На другой день Анне Берзинь позвонила Софья Андреевна и пожаловалась, что Сергей опять запил и пьет безобразно, скандалит, уходит из дома.

К Есенину, оказывается, повадился какой-то пройдоха музыкант, приходил на лестницу и играл на скрипке под дверью, пока Сергей не брал его под руку и не вел в кабак.

В те дни Берзинь приходилось вытаскивать Есенина из ресторана «Ампир», где он, допившись до бесчувствия, колотил вдребезги посуду, зеркала, опрокидывал столы и стулья.

Перед Берзинь в ресторане «Ампир» предстало страшное зрелище. Среди битой посуды ничком, плотно сжав губы, лежал Сергей Есенин. Анна Абрамовна сообразила, что он все понимает, но прикидывается, будто потерял сознание. Она нагнулась и сказала:

— Сережа, поедем домой.

Он не вставал, а ей противно было до него дотронуться, он весь был в блевотине.

— Сережа, — позвала она его еще раз, — если ты не пойдешь, я уйду и тебя заберут в милицию.

Он шевельнулся, потом приподнялся и открыл глаза. Берзинь помогла ему встать и увела из ресторана.

Анна Берзинь писала в своих воспоминаниях, что ей было совсем не стыдно возиться с пьяным Сережей, она очень хорошо понимала, что он очень болен, и знала, что ему надо лечь в больницу и лежать там долго, очень долго, чтобы прийти в себя.

Перспектива женитьбы на Софье Андреевне Толстой одновременно привлекала Есенина и пугала. Вольфу Эрлиху он говорил:

— Почему такой человек, как я, должен жениться? С чем я остался в этой жизни? Слава? Мой бог, я не ребенок, ты ведь знаешь! Поэзия? Возможно… Но нет! Она тоже покинула меня… Счастье — это дерьмо! Его нет. А что касается моей личной жизни!.. Я пожертвовал ею ради того, что больше не существует… Где моя жизнь? Где мои дети?