Стазис - Вадим Картушов

– Нечто гораздо больше. Чем ты и я. Нечто, создавшее мир, – сказал Дмитрий.

– Бог?

– Это звучит странно, – ответил Дмитрий, подумав.

– А кто еще может создать мир?

– Владелец кошмара, – сказал Дмитрий. – Может, ты прав. Может, Бог. Мы должны спасти. Сон Бога.

Внезапно стало душно, хотя время приближалось к ночному. Крувим подумал, что это от усталости. Он перестал воспринимать усталость как нечто неприятное и досадное. Она стала ему нравиться. Усталому не надо ничего решать, волноваться. Особенно если волноваться нечем.

– Ты обещал, что я смогу играть. Хорошо играть и быть готовым к смерти, – сказал Крувим неожиданно.

– Ты не заметил. Перемен. Уже сейчас? – спросил Дмитрий.

– Каких?

– Ты нормально говоришь. Дикция выправилась.

Крувим сначала даже не понял, о чем речь. Какая еще дикция, к черту? Казалось, проблемы с дикцией были в прошлой жизни. Хотя они и были в прошлой жизни. Он действительно стал говорить без дефектов. Только говорить почему-то тяжелее.

– Это только начало, – сказал Дмитрий.

– А играть?

– Ты поймешь. Как играть. Надо дождаться. Надо спасти Отца. Ему грозит опасность.

– Зачем мне спасать какого-то отца, если я даже мать не смог спасти? – спросил Крувим зло. – Зачем мне твоя дикция, если мне больше не с кем поговорить, кроме тебя?

Он чувствовал внутри нарастающий протест и даже обрадовался этому. Впервые за несколько дней он почувствовал что-то, кроме пустоты и усталости от пустоты. Гнев? Пусть гнев. Пусть протест.

– Не отца, а Отца, – сказал Дмитрий. – Ты будешь третьим. Вершиной треугольника. Это свобода. Это безграничная свобода. То, чего хотел. Но самое главное. Это спасение. Единственное спасение для всех.

– Объясни нормально, – потребовал Крувим. – Объясни, чтобы я понял! Говоришь, мне терять нечего, что надо избавиться от привязанностей. А ты тогда что такое? Ты меня разве не привязал?

– Дурной, – сказал Дмитрий и улыбнулся половинкой рта. – Кто кого привязал? Куда привязал. Вон дорога. Иди, куда хочешь. Я не держу. Твоя воля закон. Только посмотри снаружи. Что там есть.

Крувим вышел наружу и увидел, что у тента стоит гитара – новая, свежая. Она даже внешне выглядела прекрасно настроенной. На несколько секунд у него перехватило дыхание от радости. На несколько прекрасных секунд он забыл все, что пережил за последние дни.

Потом он заметил, что гитара крепко привязана к молодому тополю веревкой. Сзади подошел Дмитрий, похлопал по плечу. Посмотрел на гитару с недоумением, покачал головой – кроличьи уши шапки качнулись в такт движению.

– Странно, – сказал он. – Зачем привязали? Никто бы не украл.

– Куклы принесли?

– Одни куклы на уме. Нет никаких кукол, – сказал Дмитрий. – Странно, странно. Веревка. Зачем?

– И как мне ее? – спросил Крувим.

Дмитрий протянул ему нож, которым раньше открывали консервы. Внимательно посмотрел в лицо, прежде чем вложить нож в руку.

– Возьми. Веревку разрезать, – сказал он и улыбнулся.

В поход они собирались быстро. Синклер был уверен, что идея является абсолютно бредовой. В мире много сумасшедших, и некоторые из них чертовски убедительны. Но эти сумели убедить Лизу, и она решительно настроена двигаться в Москву. Синклер был категорически против, но не смог повлиять на ее решение. Ему просто не хватило слов. Как всегда. Экспедиция оказалась не настолько большой, насколько думал Синклер. Он подозревал, что Ингвар возьмет с собой целую армию, боевой отряд из нескольких рот. Однако в состав вошли только он сам с Дометианом, группа Синклера, Филин и несколько отборных боевых офицеров.

К экспедиции они подготовились основательно. Два боевых грузовика с таранными шипами, автоматическое оружие, гранаты и реактивные огнеметы. Синклер заметил, как несколько бойцов грузят в машину странного вида ящик под руководством скимника Дометиана. Ему так и не удалось заглянуть монаху в лицо, но если Темный Брат говорит, что ему нельзя помогать, то ему необходимо помочь, решил Синклер.

– Зачем торопиться? – спросил он у Ингвара, который следил за загрузкой.

– А вы чего-то опасаетесь, уважаемый? – ответил Ингвар.

– Нет.

– Зря. Опасно очень будет, помяните мое слово.

– Лучше вас. Знаю. Но зачем спешка?

– Давайте на «ты»? – предложил Ингвар.

– Давайте.

– Спешка нужна, чтобы успеть, пока кошмар не перейдет в другую фазу, – сказал Ингвар серьезно. – Вы же сами стали свидетелем быстрой волны. Знаешь, что это значит?

– Знаю. Циклическая активность, – сказал Синклер.

– Верно. Но что значит эта часть цикла? Почему она сильнее с каждым разом? Ты же давно наблюдаешь за Стазисом, как мне говорили.

– Не знаю.

– Мой отец… мой духовный отец имеет определенное мнение на этот счет, – сказал Ингвар и указал на Дометиана. – А его мнения верны всегда. Волны – это фаза быстрых движений глаз. Так называемая быстрая фаза, которая перебивает кошмар этого существа. Породившего Стазис и опустившего его на нас.

– Отца Стазиса, – сказал Синклер задумчиво.

– Пусть так. Я не знаю, как его зовут, и мне все равно, – сказал Ингвар. – Так вот, это последняя фаза быстрых движений глаз. После этого, как считает Дометиан, кошмар должен перейти на другой этап.

– Какой?

– Никакой.

– То есть?

– То есть вообще никакой, – сказал Ингвар спокойно. – Без образов и видений, без этих кошмарных кукол, без нервозных линий… ничего внутри. Просто кромешный ужас, чистый страх, который бесконечно болтается в темноте в окружении невидимых тварей. Именно поэтому мы так торопились.

– Кромешный… то есть ничего?

– Ни нас, ни вас, ни вашей матушки, – сказал Ингвар. – Вообще ничего. Почти наверняка. Я не знаю, как это должно произойти. Дометиан, кажется, знает, но молчит. Одно понятно точно – это будет гораздо хуже, чем есть сейчас. И мы останемся здесь навсегда, если от нас самих что-то останется.

– Я и так, – сказал Синклер.

– Что и так?

– Навсегда здесь, – сказал Синклер.

– Дометиан говорит, что враг не внутри. Это не ты опустил Стазис на землю, – сказал Ингвар. – И ты не обязан оставаться здесь навсегда. Враг сидит там, в Москве, черт знает где. Он и есть сердце кошмара, и его надо уничтожить. Когда на кону твоя жизнь и рассудок, жизнь и рассудок всего мира, надо использовать огонь. Сжечь это огнем, понимаешь?

– Я не уверен.

– В чем?