Тавистокский институт - Даниэль Эстулин

Олигархам и Тавистоку совсем не это хотелось слышать. В середине 1960-х годов издаваемый Тавистокским институтом журнал «Human Relations» с тревогой сообщал, что космическая программа порождает необыкновенное количество «лишних» ученых и инженеров. «У нас скоро будет по два ученых на каждых мужчину, женщину и собаку, — предупреждали они. — Непомерно разросшееся число ученых и инженеров оказывает глубокое воздействие на систему ценностей американского общества, начиная от рабочих и заканчивая служащими».[312]

Начиная с конца 1950-х и до конца 1960-х годов люди всего мира, затаив дыхание, следили за покорением космоса. Оптимизм программы «Аполлон» передался не только ученым и инженерам, но даже детям, которые тысячами объединялись в клубы и по выходным мастерили самодельные ракеты. В 1962 году редакторы журнала «Fortune», отражая взгляды американских промышленников, опубликовали книгу «Космическая индустрия: Новейший гигант Америки» («The Spacte Industry: America’s Newest Giant»), которая включала в себя главу «Рост экономики достигает бесконечности»:

«Космос бесконечен, и в том, что касается американской экономики, конца, вероятно, не будет и у космической программы... Это космическое предприятие, скорее всего, окажется гораздо более долговечным, чем думают даже самые страстные его поклонники... В общем и целом в индустриальном и социальном смысле нет ничего более плодовитого, чем гигантская мобилизация научных знаний и усилий; а та мобилизация, которую мы наблюдаем сегодня, превосходит все остальные».

Наша земная жизнь имеет начало и неизбежный конец. Какой же тогда может быть наш бессмертный человеческий интерес? Можно ли считать бессмертие приближением к бесконечности? Когда мы совершаем открытия и передаем их своим детям — тем, кто придет после нас, — то вечно живем в истории человечества. Наше существование не имеет ни начала, ни конца. Это место в вечности, откуда мы передаем опыт — как наших предков, так и наш собственный — будущим поколениям.

Выступая 19 января 2007 года, администратор НАСА Майк Гриффин высказал свою точку зрения на исследование космоса. Истинная причина, по которой мы стремимся к новым свершениям, заключается в том, что «мы хотим оставить после себя что-нибудь следующему поколению или поколению, которое будет за ним, чтобы они знали, что мы были здесь и на что потратили отведенное нам для жизни время. Это тот самый импульс, который подталкивает строителей соборов, пирамид и множества других замечательных вещей... Мой опыт свидетельствует о том, что, делая что-либо по правильной причине, мы достигаем наивысшего успеха».

«Строители соборов знали эту причину, — продолжал Гриффин. — Оглядываясь назад на шестьсот, восемьсот лет, мы с благоговением взираем на то, что они сделали».

Закончил он свое выступление такими словами: «Я считаю, что продукты нашей космической программы — это наши сегодняшние соборы. Космическая программа опирается на те самые истинные мотивы, которые побуждают человечество к действию. Соборы второго пятидесятилетия космической эры ждут своей постройки. И здесь не обойтись без философского мировоззрения тех людей, которые строили соборы столетия назад, а также тех, кто исследовал космос первые пятьдесят лет космической эпохи».

Этой общей эйфории оправданных космических исследований в целях лучшей жизни будущих поколений противостоит псевдонаука образца Водолея—Диониса, опирающаяся на экзистенциалистский природоохранный иррационализм, психоделический опыт, шарлатанство и общее космическое сознание. Это сложный инструмент, созданный, с одной стороны, для того, чтобы заманивать, дезориентировать и разрушать творческие умы молодого поколения, приверженного «опасным» иллюзиям, связанным с верой в научно-технический прогресс и дух новаторства, а с другой — чтобы согнать человека с того места, которое он по праву занимает во Вселенной, — из эпицентра.

Истина всегда заключается в высшем порядке процессов. Истинный суверенитет опирается не на общественное мнение, а на силу индивидуального человеческого разума. И единственная защита от тех, кто пытается нас согнуть, — это наши умственные способности, позволяющие выдержать напор психологического оружия и культурного колониализма. Демоны, Бог... пришельцы и мы.

Вот такие дела.

Второе ноября 1923 года, пятница, утро. Высшее общество Нью-Йорка бурлит от восторга. В Париж и Лондон летят телеграммы, сообщающие о важнейшем событии в истории не только американской музыки, но и мировой культуры вообще.

Предыдущий вечер оказался незабываемым благодаря выступлению в нью-йоркском концертном зале «Aeolian Hall» певицы сопрано Евы Готье, которая исполнила для публики, состоявшей из элитного общества и музыкантов, ряд джазовых композиций под аккомпанемент их автора Джорджа Гершвина, сидевшего за фортепьяно.

Этот концерт стал плодом двадцатилетних усилий множества людей. Помимо песен Гершвина, в программу были включены произведения других современных композиторов, в том числе Белы Бартока, Пауля Хиндемита, Дариуса Мийо. Тогда же впервые на американской сцене были исполнены ранние песни венского композитора Арнольда Шёнберга, который впоследствии стал родоначальником музыкального психоза, прозванного додекафонией.

Однако именно песни Гершвина произвели наибольшее впечатление. Подборка включала композицию «Swannee», которая тремя годами ранее стала первым настоящим хитом Гершвина в исполнении Эла Джонсона, выкрашенного в негра. В пятничном выпуске «New York World» можно было прочитать такую восторженную рецензию Димса Тейлора: «Сидевший за фортепьяно Гершвин начал исполнять таинственные и очень интересные музыкальные “фокусы” с ритмом и контрапунктом... Песни было интересно не только слушать, но и наблюдать. Публика, поначалу настроенная несколько высокомерно и покровительственно, под конец полностью отдалась живым ритмам нашей фолк-музыки... Зрители вели себя так же, как на любом музыкальном шоу, и заставили-таки по окончании концерта мисс Готье выйти еще раз и снова исполнить ни с чем не сравнимую “Do It Again” Гершвина».

За несколько недель до концерта Карл ван Вехтен, который и познакомил Гершвина с Готье для этого совместного выступления, провел предварительную работу среди нью-йоркских критиков, чтобы они правильно истолковали значение проведенного концерта. Ван Вехтен, автор романа «Негритянский рай», был близким другом ведущей представительницы Гарлемского ренессанса Мейбл Додж, а также писательницы Гертруды Стайн.

В письме, адресованном одному из критиков, ван Вехтен инструктировал:

«Я считаю это событие одним из самых значительных в истории американской музыки; только оно и способно заманить меня в концертный зал, от которого в последние два года я старался держаться подальше. Разумеется, у меня нет оснований жаловаться, что у нас нет музыки, которую хотелось бы слушать, — у нас есть очень хорошая музыка (оркестр Пола Уайтмена я считаю, пожалуй, лучшим в мире, и водевильных певцов и певиц, способных должным образом исполнять эти произведения, у нас предостаточно), — но самые серьезные музыканты в нашей стране, охотно исполняющие “The Old Folks At Home” или что-нибудь из раннего немецкого или французского фольклора, почему-то находят “Alexander’s Ragtime Band”, “Ragging the Scale”, “Waiting for the Robert E. Lee”, “Swannee”, “Running Wild” и другие подобные песни, которые относятся к числу наиболее гениальных музыкальных произведений, когда-либо созданных в Америке, недостойными исполнения. Надо сказать, что Равель, Стравинский и “Шестерка” отнюдь не разделяют эту точку зрения. Один из самых известных европейских модернистов шлет мне нетерпеливые телеграммы с просьбой высылать все новые записи.