Училка - Наталия Терентьева

— Не переживайте, Наталья Викторовна, все будет хорошо. Приходите к нам в гости в воскресенье.

— Спасибо, Анютонька. Лучше пусть ко мне дети придут.

Что-то настроение свекрови мне не очень понравилось. Я всё понимаю, всех понимаю. Всех прощаю. Но — играть по чьим-то нотам не буду.

— Наталья Викторовна. Мы с Настей печем пирог. Уже договорились. Приходите к нам. А Игоряша с Никитосом будут заниматься хозяйством. У нас отвалилось несколько полок и вообще.

— В воскресенье? Хозяйством? — зачем-то уточнила свекровь. — Хорошо. Спасибо. Я постараюсь прийти.

Я поняла — спланировано что-то другое. Что-то, что совершенно не подходит мне и моей семье. Что просто так молодая и картавая Игоряшу не сдаст. Я бороться за него не буду. Не перевести ли на самом деле детей в другой класс? Жалко, конечно, но зачем же пугать Никитоса колонией? Не уверена, что ему полезно привыкать к таким мыслям. Да и Настька уж больно озверела, ругается последними словами, которых у нас в семье не произносят — не за чем. Не за чем было. Пока у моей дочки ее собственная учительница не вознамерилась отобрать папу.

В сложные, сочлененные, переплетенные семьи, со множеством мам, бабушек, перепутанных родственников я не верю. Дружба всех детей одного отца для меня так же странна, как, скажем, однополые браки. Как могут дружить дети той мамы, которая осталась в тридцать пять лет одна, и той разлучницы, из-за которой первая и живет одна, вянет-пропадает? Это не про меня, это теоретически, но мне это и со стороны не нравится, и примерять это на себя я не стану.

Мой Никитос не должен расти и знать, что у него, у будущего мужчины, когда-нибудь могут быть две семьи и более. Если так случится — уж случится. Но не нужно его готовить к этому с детства перепутанными большими семьями, где основа отношений — один огромный тухлый компромисс.

Что я так завелась? Меня задела Наталья Викторовна. Она не за меня, нет, не за меня. За молодую и картавую, которая обещает моему Никитосу колонию, а Игоряше — бесконечный бурный секс и большую светлую любовь. Обещает ему один мощный убедительный ответ на его вечную неразделенную, безответную любовь. Но любит-то он меня!

В воскресенье Игоряша так и не появился, полки прибивать мы не стали. Пирог испекли, настроение было как-то не очень, и пирог получился соответствующий. Наталья Викторовна тоже не пришла, сослалась на головную боль. Ближе к обеду позвонил Андрюшка, который всегда носом чует, если у нас что-то не так.

— Все хорошо? — спросил он.

— Все хорошо, — ответила я так, чтобы он по возможности не догадался. Рядом вилась Настька, и мне не хотелось ни прямо, ни завуалированно обсуждать Игоряшины метания и детские переживания в этой связи. Да и я переживала за детей. И бесконечно чувствовала свою вину. Но когда я доходила в мыслях до той точки, что ничего этого не надо было затевать, то получалось — не надо было рожать Настю и Никитоса. Этого вывода моя психика не выдерживала, я начинала дымиться и искать вину вне себя. Не могу я тащить одна такую огромную вину, такое осознание — «не было бы Насти и Никитоса, никто бы не страдал». Как это не было бы их? Сама мысль невозможна. Они — лучшее, что у меня есть. Они живые, чудесные, разные… Ну как — не было бы их…

— Точно — всё хорошо?

— Нет, не всё.

Лучше что-то сказать. Иначе позвонит через полчаса и спросит то же самое.

— Полки отвалились, книжки упали. Кусок стены выкрошился. Старые газеты из-под обоев торчат.

— О чем пишут? — осведомился Андрюшка.

— О том, что пионеры собрали двести тонн макулатуры…

— Ясно. Слушай, я, наверно, приехать сегодня не смогу, все выходные впахиваю на службе… А вот мастера могу тебе послать. Надо?

Я с сомнением посмотрела на ободранную стену и кучу книг на полу. Надо-то, конечно, надо, но придет потный, ужасный дядька, еще больше все развалит, будет сверлить, везде будет белая пыль, грязь…

— Да не надо, Андрюш… Рассуём как-нибудь книги по углам. На стенку картину повесим, у меня на антресолях лежит пара картин с вернисажа…

— Вот и хорошо, — засмеялся Андрюшка. — В семь, нормально? Можешь его оставить, сама с детьми погулять. Надежный человек, не переживай.

— Андрюш…

— Анька, мог бы сам, приехал бы. Но третью неделю без выходных. Евгения Сергеевна взвыла уже.

— Понятное дело… Спасибо. Мы обошлись бы как-нибудь.

— Нагружай его, не стесняйся.

— Сколько платить?

— Да не переживай. Я расплачусь.

— Значит, много, да? Слушай, обойдемся мы без этого мастера! Игоряша прибьет как-нибудь.

— Ага, всё, прости, Анюта, труба зовет.

К вечеру я как-то забыла наш разговор. Упал Никитос, разбил горшок с моим любимейшим цветком, выросшим из малютки с тремя пестрыми розовато-зелеными листиками в огромное дерево. Пришлось бежать в магазин за горшком и землей, пересаживать дерево, которое, слава богу, не сломалось. Виноватый Никитос, сам с ушибленным носом, взялся пылесосить, затянул, как положено, штору, мы ее вынимали, стирали. Сгорел окончательно наш неудавшийся пирог, когда мы стали разогревать его на поздний обед, он же ранний ужин. Убежал суп, залил плиту, столешницу, пол. Я обожглась, вытирая горячую плиту. Настька случайно порвала свою тетрадку по математике с контрольными работами, Никитос вспомнил, что ему задали сделать презентацию по животному миру России, не меньше сорока слайдов (я только подивилась изобретательности Юлии Игоревны!). Сама я вспомнила, что вторую неделю не могу проверить сочинения восьмого «В», и что я обещала позвонить маме Кирилла, обсудить с ней планы экскурсий для нашего класса. Но планов у меня пока никаких не было. Интернет оказался неоплаченным, телефон заблокированным, брюки Никитоса порвались окончательно, надо покупать новые, посреди года школьной формы нет, Настька, склеивая тетрадку, случайно склеила все вверх ногами, я, перекусывая нитку зубами, отломила крохотный кусочек зуба, Никитос упал второй раз, на сей раз подбив себе глаз и сорвав много раз чиненную ножку у старенького пианино, на котором Настька не успела за всё воскресенье позаниматься к завтрашнему зачету в музыкальной школе…

Так что когда вечером раздался звонок в дверь, я напрочь забыла, кто это может быть. Настя тревожно взглянула на меня:

— Папа?

— Бэ-э-э-э-э-э! — заорал Никитос, взял в руки половник, которым он пытался собрать с пола протекший суп, да так и оставил лужу с незаладившегося обеда-ужина и помчался первый открывать дверь.

— Да подожди ты, черт такой!

— Мам, — потянула меня за майку Настька, — не называй его чертом, хорошо? Очень обидно.

— Хорошо. — Я чмокнула Настьку. — Хорошо, я не права. Просто он, — я сказала шепотом, — черт, понимаешь?

Настька засмеялась и покачала головой.