Внучка берендеева. Летняя практика - Екатерина Лесина

И великую пустыню, чьи пески были золотом, но лишь дураки да безумцы рисковали протянуть руку к этому золоту. И дорогу, сложенную из черных камней, гладких, будто не камни они — зеркала. И храм, который стерегли существа со звериными головами.

Мертвеца с лицом, спрятанным за маской.

Посох в руке его.

Алый камень, который полыхал ярко, ослепляя, обещая силу, за толику которой любой смертный отдаст душу… камень готов был принять.

И душу.

И разум.

И волю.

— Ты бы устоял. — Она оказалась близко, она обняла, положила голову на плечо, и пальцы, тонкие теплые пальцы — у нежити не бывает таких — перебирали волосы. — Ты бы сумел договориться с духом Шакк-ар-хатти… злобный старикашка, но и он устал быть вечным сторожем. Он отдал бы тебе посох.

И тогда по воле нового повелителя отступила бы пустыня. Прибрала бы пески, как баба юбки, освободила бы из плена города и акведуки, очистила бы русло древней реки. И по весне это русло наполнилось бы водой истаявших ледников.

Впрочем, весны ждать не обязательно.

Если бы Арей пожелал…

— Нет.

— Почему? — Она заглянула в глаза. — Ты ведь честолюбив, я чую… у честолюбия запах вереска. В честолюбии нет ничего дурного… ты, вчерашний раб, стал бы господином. Властителем земель столь богатых, что каждого россца ты мог бы одарить золотом, и сокровищница твоя не иссякла бы.

Он видел и сокровищницу.

Глубокие подвалы, полные что золотых слитков, что каменьев. Видел и реку, древнюю, тяжелую, на чьих берегах мыли золотую крупу. Видел алмазные копи и морской берег, где покорная земля раскрывается по слову его, выплевывая самоцветную руду.

Видел людей смуглокожих, павших ниц пред его могуществом.

Видел и нелюдей, но тоже распростертых, готовых по знаку его, Арея Солнцеподобного, идти войной. Запад и Восток. Север и Юг. Покорятся они новому Владыке во славу Древних.

— Нет. — Он с немалым трудом отогнал видение.

— Зачем ломать себя? — Ее губы коснулись его губ. — Тебе ведь этого хочется… признай… что ждет тебя на этой земле? Пустая жизнь, скучная смерть… и забвение… а там… ты бы прожил долго, очень долго…

Окруженный женами и наложницами.

Овеянный легендами.

Живым богом, восславляемым всеми Детьми Песка.

Арей с трудом стряхнул липкие сети несбыточных обещаний и высвободился из объятий той, которая лгала, как дышала.

— Нет, — повторил он.

И пусть сказанное ныне не было ложью, но лишь возможной дорогой, которая привела бы Арея… куда-нибудь, к славе ли, к смерти ли, но все одно не нужна она была ему.

Не такая.

— Из-за той девки? — Нелюдь не обиделась. Она склонила голову набок и смотрела на Арея с любопытством. — Ты отказываешься от всего из-за какой-то девки? Почему?

— Потому.

Он взял волос из ладони и спросил:

— Чей?

— Егора… поклонничек… а это — моего братца… — Она протянула второй. — Нашего братца. К сожалению, он лишь частично родня… но даже этой малости хватает, чтобы мы не могли его сожрать. Видишь, ты зря боишься. Мы уважаем чужие желания.

— Я рад за вас. — Волосы Арей убрал в кошель и, усмехнувшись, сказал: — А теперь уходи. Иначе я должен буду тебя убить.

— У тебя не получится.

— Мое дело попытаться…

Она отступила.

Не испугалась. Верно, и вправду древняя тварь, если не боится ни магии, ни стали.

— Стали? — Она рассмеялась и голову склонила. — Что ж, грозный воитель, бей… вот дева стоит нага и невинна…

Арей отвернулся.

Не самая разумная мысль, но он пребывал в странной уверенности, что тварь его не тронет.

— Зря, — донесся ее голос. — Пошел бы с нами, стал бы великим… а так — сдохнешь ни за что.

Быть может, да.

Быть может, нет.

И где-то далеко ударил тревожный колокол.

Первым наших увидал Еська.

Котом взлетел на ограду, перегнулся, едва не перекулился — я вовремя в порты вцепилась — и крикнул:

— Идут!

А после дернулся.

— Зось, отстань от штанов, чего люди подумают…

Уж не ведаю, чего он там про людей говорил, да только вновь возник при воротах добрый молодец со скрипочкой своей. На нас оглянулся, перегнулся на спину, едва пополам не переламываясь, и встал девицей красной.

От вправду красной.

Нос круглый. Щеки тоже круглые, румяные. Глазища-плошки. Ресницы длинны, коса до самое земли… оскалилась девка и ввысь потянулась. Вширь тоже потянулась. Мамочки родные, дак это ж я стою!

— Помогите! — закричала она моим голосом да вперед кинулась, стало быть, к людям, голося, что оглашенная. — Помогите!

— А и вправду, помочь надо, — молвил Еська с забору скатваясь. И штаны свои подхватил, подцепил. — Открывай, Зослава… мало ли, как оно…

Уговаривать меня нужды не было.

Ворота я распахнула и, сунувши пальцы в рот, свистнула. Оно, конечно, девке сего уметь не положено, ибо срамно и курам на смех, но я научилась, когда еще малою была и с хлопцами спорила, кто сильней, кто быстрей и кто плюнет дальше.

Плевал у нас лучше прочих Тишка.

И свистел он знатно, с переливами. Меня-то простому свисту научил, которого куры полохались.

Жаль, сгинул он, застудился, после баньки ледяного квасу хлебанувши. А может, и до того сидела во внутрях хвороба. Сгорел за два дня, и не помогли ни настои бабкины, ни припарки, ни иные…

Рыбняк на свист мой повернулся и, взвизгнувши, юбки подхватил. Да так, паскуда, задрал, что прямо до самого заду.

— А ничего у тебя ноги, — сказал Еська, добавивши: — Если не врет.

Врет он там аль не врет, но догоню и все волосья повыдергиваю! Вздумал честную девку перед людями позорить!

Я за рыбняком и кинулась.

Над головой просвистел огневик да, на землю плюхнувши, погас. Зато с земли поползли твари шустрые да мелкие… захрустело чтой-то под ногами.

— Помогите! — голосила тварь.

И руки заламывала.

— Поможем! — Архип Полуэктович рученькой взмахнул, и голова твари покатилась по улочке, подпрыгваючи. Тело постояло, кровью зеленой плюская из шеи обрубленной. — А ты чего выскочила? — Архип Полуэктович рыбняка толкнул, тот и повалился. Стоило землицы коснуться, и сполз морок. Не девка лежала в пылюке, не юноша распрекрасный, но тварюка со шкурой зеленою, мелкой чешуей та шкура покрыта. Одежа гнилая. Из старых порт лапы торчать навроде лягушачьих, с перепонками, да подергиваются.