Красная сестра - Марк Лоуренс

Послушница, почти такая же высокая, как Дарла, но наполовину уже, потянула рычаг на стене, поймав маятник в ловушку на конце размаха, и установила колесо обратно на ноль.

— Прикосновение к Пути — вторая по опасности вещь, которую может сделать человек. — Сестра Сковородка расхаживала по классу с энергией, совершенно не соответствующей ее древнему телу. — Эти игры, в которые вы играете с мечами и ножами, ядами и кислотами... вы думаете, это опасно? Девочки, вы даже не представляете, какую боль может причинить острый край Пути — одно неверное движение запястьем, и вы открыты миру: кровь, кости, нервы, кишки, все мягкое чудо тела пронзено насквозь. Если вы выживете, боль может длиться всю жизнь, потеря... если вы выживете. — Она подняла правую руку и посмотрела на обрубок, где должна была быть ее рука, наклонив голову, как будто все еще могла видеть отсутствующие пальцы, двигающиеся по ее воле. Мгновение спустя старуха повернулась лицом к Ноне. — Я уже сто раз говорила этим девочкам — им это не грозит. Все это пустяки, потому что у них нет крови для этого. Но ты... ты, маленькая Нона, ты еще можешь это сделать. Эта опрометчивая связь, которую Послушница Гесса установила с тобой, — возможный знак. Не настоящая нить-связь, но эхо одной из них. — Сестра Сковородка наклонилась и постучала по лбу Ноны пальцем, сухим и темным, как древесный уголь. — Возможно, там заперто прикосновение квантала... и все, что нам нужно сделать, — найти способ освободить его.

— А что самое опасное? — спросила Нона.

— А? — Сестра Сковородка моргнула, словно путь ее собственных мыслей ускользнул у нее из-под ног. Она стояла темная на фоне великолепия витражей.

— Вы сказали, что прикосновение к Пути — вторая по опасности вещь, которую может сделать человек, — сказала Нона. — А что самое опасное?

— Уход с Пути, конечно, — ответила Сестра Сковородка, снова сосредоточившись и став острой, как бритва. — И почему же, Послушница Гесса? — Она указала на Гессу позади себя, не отводя взгляда от Ноны.

— Потому что, когда ты уходишь с пути, ты должна быть очень осторожной, чтобы вернуться в себя, а не в какое-то другое место, — сказала Гесса.

— В другое место, — повторила Сестра Сковородка. — В какое-то ужасное место, откуда ты можешь никогда не вернуться. В темное место, где шепчутся невидимые демоны. В горячее место, где твой разум будет гореть. В настолько холодное место, что мы, оставшиеся здесь, увидим намек на его мороз в твоих пустых глазах. В безмолвное место, куда время не рискует входить и откуда ничто никогда не уходит... Ты должна вернуться в себя. А что еще? Что еще делает возвращение опасным, Послушница Арабелла? — она указала на Ару.

— Ты должна владеть тем, что держишь, — сказала Ара.

— Правильно. — Кивок. — Каждый шаг по истинному Пути Предка — пути, проходящем через все творение, — это дар и бремя. Каждый сделанный шаг — это дар сырой силы творения, каждый шаг увеличивает потенциал внутри вас. Звучит неплохо, не так ли?

Нона кивнула. Истории рассказывали о Святых Ведьмах, наполнявших свои руки магией, которая могла разнести в щепки самую крепкую дверь, превратить камень в порошок. Они говорили, что Сестра Облако могла метать молнии, как гроза. Сестра Сова могла одним взмахом руки разогнать мужчин, словно они были кеглями.

— Представь себе поток твоего любимого напитка. Девушки любят медовое вино, не так ли? Только представь себе.

Нона никогда не пробовала медового вина, вина или меда, но она снова кивнула.

— А теперь представь, что тебе его вливают в рот. Тебе нравится вкус, ты глотаешь и глотаешь, это хорошо. Но кувшин продолжает литься – он бесконечен – слишком быстро, – и ты можешь только глотать. Твой живот раздувается, желудок разрывается. Ты не можешь больше терпеть. Ты вырываешься.

— Путь — что-то вроде этого. Ты возвращаешься переполненная даром, горящая им, взрывающаяся им. И ты должна овладеть и привести в порядок то, что тебе дано. Потерпишь неудачу, и подарок разорвет тебя на части — всегда по-разному. И смерть будет не быстрой. Дар поддерживает. Даже уничтожая тебя, он будет держать тебя здесь. Даже когда ты будешь гореть, остатки тебя будут переносить настолько острые страдания, что императорские палачи зарыдают от зависти. — Сестра Сковородка нахмурилась, как будто хотела еще что-то сказать, потом выжидающе посмотрела на Нону.

— Тогда я буду придерживаться мечей и яда, — сказала Нона.

— Ха! — Сестра Сковородка рассмеялась лающим смехом. — Это все, на что ты сгодишься, юная Нона, если не будешь работать над своей безмятежностью. Безмятежность — это то, что приведет тебя сквозь туман этого мира к Пути. Ясность позволит тебе увидеть его. У меня нет претензий к твоей ясности. С другой стороны, твоя безмятежность... — она пошевелила пальцами.

Нона проигнорировала смех, разнесшийся по комнате. Большая часть класса не знала о ней ничего, кроме того, что она показала в испытании Щита. Это и то, что она сломала Дарле палец, конечно. И сегодня утром пустила в ход настоящий нож против Арабеллы Йотсис. И сделала то же самое в первый же день своего приезда.

— Я нахожу безмятежность трудной, Госпожа Путь.

Сестра Сковородка похлопала Нону по плечу и вернулась в начало класса, калейдоскоп цветов скользил по ней, пока она шла.

Клера подмигнула Ноне. Обе они сумели пройти экзамен на безмятежность через много времени после того, как овладели ясностью, а затем терпением. К трансу было трудно прикоснуться, еще труднее — погрузиться в него, а уж оставаться в нем, несмотря на все отвлечения, было почти невозможно. Сестра Сковородка предложила упражнения, помогающие достичь каждого состояния, а также объяснила, чего ожидать и почему. На занятиях она давала указания по формированию характера и повседневного бытия человека, чтобы лучше соответствовать требованиям. Но в конце концов это были слова, слова и еще раз слова.

— Я могу показать тебе, где он лежит, — говорила она. — Я могу показать на него пальцем. Я могу его описать. Но я не могу заставить тебя увидеть его. Я не могу вложить его тебе в руку. Единственный человек, который может увидеть его, принять его и овладеть им, — это ты сама.

Старая монахиня учила их стихам, рассказам, отрывкам песен, даже загадкам и шуткам, и все это помогало им смотреть на мир другими глазами — каким-то образом видеть то, что она видела так легко. Иногда она открывала большой окованный железом сундук в передней части класса и доставала оттуда какой-нибудь красивый предмет, чтобы очаровать глаз узорами. Осколки древнего стекла, переливающиеся всеми цветами радуги, запутанные головоломки из черного металла, обманывающие картинки — на первый взгляд старик, глядящий направо, на второй — мальчик, глядящий налево, или холм, который со сдвигом восприятия становился ямой. Бесконечное разнообразие с одной общей чертой: все они вели к одному и тому же месту разными дорогами, и для каждого был свой путь.

Нона была ближе всего к безмятежности, когда прокручивала в голове старую песню. Ту самую, которую пели дети в деревне. Она падет, она падет / Луна, луна, луна, луна / Она падет, она падет / И скоро будет не видна. Она снова и снова произносила эти слова неподвижным языком, пока каждое из них не теряло своего значения в цепочке беззвучных звуков, она вспоминала фигуры детей, танцующих черными пятнами на фоне фокуса луны, и в эти мгновения она достигала того спокойного места, где ничто снаружи не могло коснуться ее, где каждое воспоминание было лишено своих острых краев. Это было не состояние без забот и без цели, но то, в котором безмятежность позволяла подняться над страхом или даже болью.