Валькирия рейха - Михель Гавен

– Вера, ты что, знала его что ли? – допытывались подруги.

– Да нет, – словно очнувшись, вдруг спохватилась она. – Откуда? Действительно жалко, это верно. Идемте, идемте, – поторопила она их и быстро пошла по направлению к кинотеатру, не оборачиваясь. Теперь уже Эрих смотрел ей вслед. Он был уверен, что прежде они встречались. Но кто она? Она, безусловно, узнала его и ни с кем не спутала. Но где и когда они познакомились, он не мог припомнить.

На следующий день, ближе к вечеру, девушка появилась вновь. Но теперь уже одна. Долго стояла на противоположной стороне улицы, притворяясь, что читает афиши и рассматривает открытки в киоске. Она ждала, пока часовой отойдет подальше. Заметив ее, Эрих почувствовал, что она решилась с ним заговорить, только ждет момента, и спустился поближе к тротуару, тоже наблюдая за часовым. Наконец, улучив минуту, девушка быстро перебежала через улицу и, задыхаясь, громким шепотом произнесла по-немецки:

– Вы, наверное, не помните меня, господин Хартман. Я – Вера, Вера Соболева, работала уборщицей у вас в общежитии. Ну, теперь вспомнили?

– Да, – он действительно был удивлен. Как это он сразу не узнал ее? Ведь недавно вспоминал, да она почти и не изменилась внешне.

– Господи, неужели это вы! Живы… – всплеснула она руками и, оглянувшись, увидела, что часовой возвращается, затараторила: – Я здесь живу недалеко, приду завтра, принесу вам поесть, я что-нибудь придумаю…

– Не стоит, фрейлян Вера, – он с благодарностью сжал ее руку. – Идите скорей. Вам нельзя рисковать.

– Я вам скажу. Я вам все потом скажу, – пообещала она, убегая.

В ту ночь, лежа на нарах в бараке, Эрих, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Встреча с Верой с новой силой всколыхнула воспоминания. То чудное Рождество, когда Хелене пообещала выйти за него замуж, если они останутся живы, после войны. Живы-то они остались – но что с того? Эрих горько усмехнулся. Но все же всю ночь напролет снился ему снег, спускавшийся, кружась, с усыпанного серебряными звездочками неба. Снилось раскрасневшееся от мороза лицо Хелене. Подхватив ее на руки, он кружил ее в такт танцу снегопада, снег таял на их погонах, а они целовались, не замечая ничего вокруг. Снилось, как скатилась по щеке Хелене слеза, когда он клялся ей: «Что бы ни случилось и сколько бы ни прошло лет, я всегда буду стремиться к тебе, я всегда приду к тебе, если ты будешь ждать». Она ответила: «Буду». Все было просто на словах, а в жизни…

Она верила ему, она плакала. Словно предчувствовала. Мог ли он вообразить тогда, что судьба сыграет с ними такую злую шутку. Обоим им посчастливилось уцелеть, но их разделяют расстояние в сотни километров и кандалы, которые ему вряд ли когда-нибудь удастся сбросить. А если удастся, когда это будет? Через десять лет? Через двадцать? Он жив, но для нее он – мертвец. Что толку ждать мертвеца? Конечно, она оплакала его и должна по-новому строить свою жизнь. А когда он придет, если такое случится, будет ли он вправе разрушить то, что сложилось без него? Нет. Он для нее погиб. Пусть так и будет навсегда. Она его не ждет – это ее право. И все же через годы он вдруг почувствовал, как прижимает она его руку к своим губам, услышал, как шепчут ее губы: «Я бы хотела никогда больше не отпускать тебя в полет»… Сжав зубы, чтобы не застонать, он отвернулся к стене. Но куда спрячешься от памяти? Куда денешься от любви, которая жива? Над которой не властны ни время, ни расстояние, ни яростная злоба комиссаров.. Хелене… «Я и сейчас могу повторить: «Что бы со мной ни случилось, что бы ни довелось мне пережить и сколько бы лет ни прошло, я буду стремиться к тебе, я приду к тебе. Только дождись меня, Хелене. Не забудь меня, Хелене. Ведь ты у меня одна… Только ты… До самой смерти, близко она или далеко.»

Не спала в ту ночь и Вера Соболева. После освобождения Минска советскими войсками она не поехала к родным в деревню, а осталась в городе. По-прежнему жила на окраине, в доме своей старой тетки. Принимала участие в восстановлении, работала на заводе, через комсомольскую организацию поступила в техникум. Мечтала учиться в Минском университете. Война откатилась на запад, жизнь входила в мирное русло. Трудно было, голодно, да и мать надо было забирать из разоренной, сожженной карателями деревни – люди жили в землянках, на подножном корму. Казалось бы, все прошло, пора забыть и об унизительном положении уборщицы в офицерском общежитии летчиков и о постоянных придирках Зизи, о страхе, что раскроется ее связь с партизанами. Теперь – новая жизнь. Достойная, всеми уважаемая, в учебе и труде, как мечтала до войны. Вера бы и забыла с радостью, что вспоминать? Насмешки, пошлые приставания? Если бы не Андрис. Если бы не он… Она берегла туфли, подаренные Лауфенбергом, и никогда не надевала их. Боялась – вдруг кто-нибудь увидит. Только дома, оставшись одна, она занавешивала окно, плотно запирала дверь и осторожно ходила в туфлях по пальто, которым застилала дощатый пол – чтобы соседи не слышали, как она стучит каблуками. Вторым сокровищем Веры был хрустальный флакон из-под духов «Шанель». Андрис, как обещал, привез их ей в подарок из Берлина. Она клала флакон под подушку всякий раз, как ложилась спать. За Верой ухаживал начальник цеха, девчонки шептались – выгодный жених. Инвалид войны, коммунист, вдовец, к тому же ребенок уже готовый, сын десяти лет, рожать не надо, в Вере души не чает. Чего ты ждешь, дуреха? Такой муж – опора на всю жизнь. Она понимала, что надо устраиваться. Но не могла забыть Андриса. Ей, конечно, не приходило в голову, что она может стать баронессой, уехать в Германию, жить в его замке в Вестфалии. Не то, что теперь, даже и тогда, в 1944-м, в Колодищах, когда несколько месяцев для нее пролетели как один день, когда с замиранием сердца она, связная партизан, ждала после каждого вылета эскадрильи «Мелдерс», вернется или не вернется на аэродром немецкий ас. Она не надеялась – какая из нее баронесса фон Лауфенберг? Она даже не представляла себе, как это жить баронессой, для которой туфли Зизи – невероятное богатство. Она просто потеряла голову от любви к заместителю полковницы и пряталась от профессора, ссылаясь на простуду, чтобы он не прочел в ее лице больше, чем ей хотелось бы. Ей даже казалось, что немец слегка отвечал. Но даже Хельга, связистка из штаба, к которой Вера ревновала Андриса, не могла похвастаться его постоянством. А Вера могла. Он ни разу не обидел ее ничем. Она чувствовала, что он покровительствует ей. А сколько страсти, неги было в его объятиях. Сразу после освобождения Минска Вера старалась не вспоминать об Андрисе, начиналась новая жизнь. Но оказалось невероятное – ничто не кончилось. Ее любовь к Андрису никуда не делась, она осталась с ней. И подспудно мысль о встрече начала тревожить ее – как, как это сделать? Жив ли он? Когда она увидела Хартмана, в ней встрепенулась надежда, возможно, Андрис тоже здесь. Она не представляла себе, что она будет делать, если он действительно здесь. Но, ворочаясь без сна, клялась себе, что последует за ним хоть на край света. И ее не удержит ни начальник цеха, не комсомольская карьера – ничто. Увы, на следующий день Веру ждало разочарование. Да что там разочарование – удар.

Вернувшись со смены, Вера собрала скудный запас продуктов – хлеб да лук, что еще у нее было? Выпросила у соседа пачку папирос, тоже редкость. Завернув все в газету, направилась к стройке, где работали военнопленные. Эрих увидел Веру издалека. Он не надеялся, что она придет, он даже не хотел этого, понимая, что Вера очень рискует. Но все же обрадовался, заметив хрупкую фигурку девушки, спешащую по улице. Чтобы облегчить Вере задачу, Эрих попросил полковника Брандта отвлечь часового. Полковник стал жаловаться на сердце. Привлеченный его стонами, часовой отошел. Эрих встретил Веру упреками: