Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной - Ричард Докинз

Итак, мы признали, что возможен непрерывный спектр женских предпочтений: начиная от любительниц длиннохвостых самцов и заканчивая самками с диаметрально противоположным вкусом, предпочитающих самцов с короткими хвостами. Но если бы нам довелось проводить социологический опрос среди самок какой-то конкретной популяции, то мы, вероятно, обнаружили бы, что у большинства из них вкусы в отношении самцов сходятся. Имеющийся разброс женских предпочтений мы можем измерить в тех же самых единицах, в каких мы выражаем разброс длины мужских хвостов, — в дюймах. В дюймах же можно выразить и среднее значение той длины, какую предпочитают самки в популяции. Может оказаться так, что среднее значение женского предпочтения полностью совпадает со средней длиной мужского хвоста — 3 дюйма и в том и в другом случае. Тогда выбор самки не будет движущей силой, направляющей эволюцию длины хвоста у самцов. А может оказаться, что самки в среднем предпочитают хвосты значительно большей длины, чем есть на самом деле, — скажем, 4 дюйма вместо трех. Давайте пока что оставим в стороне вопрос о причине такого несоответствия, просто примем его как факт и перейдем к следующему очевидному вопросу. Если большинству самок нравятся самцы с четырехдюймовыми хвостами, то почему же на самом деле у большинства самцов хвосты трехдюймовые? Почему средняя длина хвоста в популяции не увеличится до 4 дюймов под влиянием осуществляемого самками полового отбора? Каким образом между средней предпочитаемой длиной хвоста и средней фактической длиной хвоста может сохраняться дистанция в целый дюйм?

Причина в том, что женские вкусы — это не единственный тип отбора, определяющий длину хвоста у самцов. Хвост играет важную роль при полете, и, если хвост слишком длинен или слишком короток, это сказывается на эффективности полета не лучшим образом. Более того, чтобы таскать за собой длинный хвост, не говоря уже о том, чтобы вообще его отрастить, потребуются серьезные энергетические затраты. Самцы с хвостом длиной 4 дюйма будут привлекательнее для самок, но за это придется заплатить неудобствами при полете, бóльшими энергозатратами и большей уязвимостью для хищников. Выразимся так: существует утилитарный оптимум, отличный от того, что является оптимумом для полового отбора, — идеальная длина хвоста с точки зрения банальной пользы, то есть со всех точек зрения, кроме привлекательности для самок.

Можно ли предполагать, что фактическая длина хвоста — равная в нашем гипотетическом примере 3 дюймам — это и есть утилитарный оптимум? Нет, имеет смысл думать, что утилитарный оптимум должен быть меньше — скажем, 2 дюйма. Реальная средняя длина хвоста, то есть 3 дюйма, — результат компромисса между утилитарным отбором, стремящимся укоротить хвост, и половым отбором, задающим тенденцию к удлинению. Мы вправе подозревать, что, не будь необходимости в привлечении самок, средняя длина хвоста сократилась бы до 2 дюймов. А если бы не было необходимости беспокоиться об эффективности полета и потере энергии, то средняя длина хвоста выросла бы до 4 дюймов. Реальное среднее, равное 3 дюймам, — это компромисс.

Мы оставили в стороне вопрос, почему самки могут, сходясь во вкусах, предпочитать хвосты, отступающие от утилитарного оптимума. На первый взгляд сама эта мысль покажется глупостью. Следящие за модой любительницы хвостов более длинных, чем это нужно для того, чтобы соответствовать критериям хорошего устройства, будут иметь нескладных, неумелых, неуклюже порхающих сыновей. Любая мутантная самка, которой посчастливится предпочитать самцов с более короткими хвостами, в частности такая мутантная самка, чьи вкусы случайно совпадут с утилитарным оптимумом, произведет качественных сыновей, хорошо приспособленных к полету и, несомненно, более успешных по сравнению с сыновьями соперничающих с ней самок-модниц. Ах, но вот тут-то и загвоздка! Она скрывается в моей метафоре о “моде”. Сыновья нашей мутантной самки могут летать сколь угодно виртуозно, и все равно они не будут привлекательными для большинства самок в популяции. Они обратят на себя внимание только представительниц меньшинства, бросающих вызов общественному мнению, но представительниц меньшинства по определению труднее встретить, чем представительниц большинства, — просто-напросто потому, что их меньше на этом свете. В сообществе, где только один самец из шести вообще получает возможность спариваться и счастливчикам достаются большие гаремы, потакание вкусам большинства вознаграждается очень щедро, что с лихвой может компенсировать нерациональные расходы, связанные с потреблением энергии и неэффективностью полета.

Тут читатель вправе возмутиться: пусть даже все это так и есть, но аргументация целиком и полностью основывается на произвольном предположении. Действительно, из допущения, что самки предпочитают непрактичные длинные хвосты, нетрудно вывести все остальное. Но почему у большинства самок вообще возник такой вкус?! Почему большинство не предпочло хвосты короче утилитарного оптимума или в точности равные ему по длине? Почему мода не может совпадать с пользой? Ответ таков: все это вполне могло иметь место, и наверняка у многих видов так оно и было. Мой гипотетический пример с самками, предпочитающими длинные хвосты, выбран и в самом деле произвольно. Однако, какими бы ни были предпочтения большинства самок — пусть даже взятыми “с потолка”, — отбор все равно будет иметь тенденцию поддерживать это большинство, а иногда, при некоторых условиях, даже увеличивать, приумножать его. Вот тут нехватка математического обоснования в моих рассуждениях становится по-настоящему заметна. Я мог бы просто предложить читателю поверить мне на слово, что математические расчеты Лэнда подтверж дают мою мысль, и этим ограничиться. Возможно, это было бы мудрее всего, но я все-таки сделаю попытку хотя бы отчасти объяснить суть дела на словах.

Ключ к пониманию проблемы кроется в том, к чему мы уже пришли ранее, когда говорили о “неравновесном сцеплении”, — во “взаимной тяге” между генами определенной длины хвоста (какая бы она ни была) и соответствующими им генами предпочтения хвостов той же самой длины. Ничто не мешает нам рассматривать “коэффициент единства” как измеряемую величину. Если этот коэффициент очень велик, значит, зная, какие у данной особи гены длины хвоста, мы можем довольно точно предсказать, какие у нее гены предпочтения, и наоборот. Ну а если коэффициент единства мал, то знание об одной группе генов у индивида — будь то гены предпочтения или гены длины хвоста — дает нам не более чем слабую подсказку насчет генов из другой группы.

Какие факторы могут влиять на величину коэффициента единства? Такие как, например, сила женской приверженности к хвостам любимой длины — то есть то, насколько милостивы или суровы самки к тем самцам, которые кажутся им несовершенными. Еще один важный фактор — то, насколько изменчивость по длине хвоста у самцов обусловлена генами, а не факторами среды. А также многое другое. Если в результате воздействия всех этих факторов коэффициент единства — то есть прочность связи между генами длины хвоста и генами предпочтения этой длины — очень высок, то мы можем сделать следующий вывод. Каждый раз, когда самка делает выбор в пользу самца с длинным хвостом, происходит не только отбор генов длины хвоста. В тот же самый момент отбираются и гены пристрастия к длинным хвостам благодаря объединяющей эти гены “взаимной тяге”. Другими словами, те гены, которые определяют выбор самки в пользу мужских хвостов той или иной длины, фактически выбирают копии самих себя. Это важнейшая особенность самоусиливающихся процессов — способность самим производить поддерживающие их импульсы. Стоит только эволюции пойти в каком-то определенном направлении, как самого этого факта будет уже достаточно, чтобы направление оставалось неизменным.