Охота на лис - Майнет Уолтерс

— Я никогда ему ничем не угрожала — возразила Прю. — Я вообще ничего не говорила. Вам стоит побеседовать с Элеонорой. Это она все затеяла.

— Значит, идея принадлежала миссис Бартлетт?

Прю опустила глаза. В конце концов, чем она обязана своей подруге? За последний час она дважды звонила в Шенстед-Хаус, и каждый раз Джулиан говорил ей, что Элли «к телефону подойти не может». Прю поняла, что Элеонора дома, но не желает с ней разговаривать. А издевательский тон Джулиана еще более укрепил Прю в уверенности, что Элли в трудную минуту бросила ее. Правда, Прю все-таки попыталась оправдать подругу, предположив, что та не хочет беседовать с ней в присутствии Джулиана, но теперь она почти убедила себя в том, что Элли пытается свалить всю вину на нее, чтобы остаться чистенькой в глазах муженька.

В Прю закипала злоба. Она ведь меньше всех виновата, но больше всех страдает.

— Конечно, это была не моя идея, — пробормотала она. — Я ведь не из тех, кто звонит людям и осыпает их оскорблениями… Поэтому я никогда ничего и не говорила.

— Но зачем вообще надо было звонить?

— Элеонора называла наши звонки естественной справедливостью, — ответила она, еще ниже опуская голову. — Кроме нас, никому не было никакого дела до того, как умерла Алиса.

— Понимаю, — саркастически произнес Марк. — Значит, несмотря на проведенное полицией расследование, на наличие заключения патологоанатома и выводы следствия, вы все-таки считали, что никому нет дела. Очень, очень своеобразный вывод, миссис Уэлдон. И каким образом вы к нему пришли?

— Я слышала, как ругались Джеймс с Алисой. Подобное, знаете ли, трудно забыть.

Марк мгновение внимательно всматривался в нее.

— Неужели? — спросил он с наигранным недоверием в голосе. — Вы сами себя назначили и судьей, и присяжным, и исполнителем приговора на основании только одной-единственной ссоры между людьми, которых вы даже толком не видели и не слышали. Ведь других улик не было?

Прю неловко повела плечами. Могла ли она повторить в присутствии Джеймса то, что было известно Элеоноре?

— Я знаю, что я слышала, — сказала она, возвращаясь к тому единственному аргументу, которым на самом деле располагала.

— Весьма в этом сомневаюсь. — Марк положил портфель на колени и достал магнитофон. — Я хотел бы, чтобы вы прослушали эти звонки, миссис Уэлдон. — Он нашел розетку рядом с креслом, в котором сидел Джеймс, и включил магнитофон. — А потом вы скажете мне, что, по вашему мнению, вы услышали.

* * *

Сами по себе обвинения в изнасиловании ребенка не произвели на Прю особого впечатления — она их прекрасно знала, — но ее потрясло их бесконечное повторение. После прослушивания постоянно повторяемых подробностей сцены изнасилования она почувствовала себя так, словно ее вываляли в грязи и словно она сама принимала какое-то участие во всем этом кошмаре. Она пыталась убедить себя, что звонили не непрерывно, но впечатление, которое звонки производили на нее в подобном сплошном воспроизведении, было устрашающим. Ей несколько раз хотелось крикнуть: «Хватит! Прекратите!» Но Прю знала, какой будет реакция. У Джеймса возможности прекратить не было.

Время от времени пронзительные вопли Элеоноры и монологи Дарта Вейдера прерывались периодами молчания, заполненными звуком вкрадчивого дыхания — ее дыхания. Она слышала и те паузы, когда отворачивалась от трубки, боясь, что Дик проснется, спустится вниз и обнаружит, чем она занимается. Слышала и звук собственного волнения, в котором страх быть обнаруженной соединялся с ощущением собственного могущества. И сочетание обеих эмоций вызывало какое-то особое хрипловатое шипение, которое теперь было отчетливо слышно на пленке.

Прю пыталась убедить себя, что грубые оскорбления Элеоноры — нечто значительно худшее и непристойное, однако понимала, что ошибается. В речи — что бы ни говорилось — по крайней мере есть одно достоинство: она честна. Но тяжелое дыхание — омерзительно-тяжелое дыхание, подлый выбор труса — вызывало ощущение гадливости. Ей следовало бы заговорить. Почему она ни разу ничего не произнесла?

Потому что не верила тому, что рассказывала ей Элеонора…

Прю вспомнила сплетни, которые распространяла Вера Доусон о том, как Алисе пришлось срочно вернуться из Африки, где она находилась в течение двух лет вместе с Джеймсом, когда Элизабет подцепила в школе воспаление гланд. Конечно, все прекрасно понимали, в чем тут дело. Девица была совершенно неуправляемой и частенько сбегала из дому — в особенности по ночам. И причина ее раздувшегося живота ни у кого не вызывала ни малейших сомнений. Ходили слухи, что Джеймс ничего не знал о ребенке до тех пор, пока окончательно не вернулся из Африки. Это случилось через несколько месяцев после удочерения, и возмущению полковника из-за того, что Алиса позволила Элизабет в очередной раз выйти сухой из воды, не было предела.

Элеонора заявила, что его возмущение доказывает только то, что полковник способен на страшные приступы гнева. В ходе заграничных командировок, как и в любой другой работе, бывают отпуска, и стоило Элизабет сказать, что полковник во время зачатия ребенка находился в Англии, как для Элеоноры все стало ясно. Элеонора сообщила Прю, что Элизабет — человек с самой расстроенной психикой из всех, кого она когда-либо встречала, а подобные вещи не происходят просто так. Кто бы ни вынудил бедную девушку пойти на отказ от собственного ребенка, он запустил в ней страшный механизм депрессии, который со временем полностью разрушил ее личность. И если кто-то сомневается в выводах Элеоноры, ему стоит побеседовать с самой Элизабет. Элеонора ведь с ней беседовала, и подолгу.

Жуткая череда записанных на пленку звонков продолжалась. За каждым звонком Прю следовали два звонка Элеоноры и пять Дарта Вейдера. И Прю вдруг поняла, что ею ловко манипулировали. Элеонора убедила ее, что все в округе поступают так же, как они. Все кругом возмущены тем, что преступление Джеймса осталось безнаказанным. «Девушки» звонили по крайней мере один раз вдень, предпочтительно ночью, чтобы разбудить его. Только таким образом можно отомстить за Алису, говорила ей Элеонора.

Джеймс нажал кнопку «Стоп», и в комнате воцарилась тишина. Прю подняла голову. В первый раз за долгое время она взглянула полковнику в глаза, и краска стыда покрыла ее лицо и шею. «Боже мой, как он постарел», — подумала она. Прю помнила его высоким, стройным красивым мужчиной с обветренными щеками и ясным открытым взглядом. Теперь полковник ссутулился, исхудал так, что одежда буквально висела на нем.

— Ну? — спросил Марк.

Прю прикусила губу.

— Здесь только три человека. Элеонора, я и мужчина. А есть какие-нибудь другие записи?

— Да, их несколько, — кивнул Марк, открывая портфель, лежащий на полу, — но на всех них только вы, миссис Бартлетт и наш «друг», который боится пользоваться своим реальным голосом. В последнее время вы утратили стабильность, но первые четыре недели звонили точно, как будильник, каждую ночь. Хотите, чтобы я подтвердил свои слова? Выберите любую пленку, и мы включим ее для вас.