Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

Вопреки ожиданиям радостных криков не последовало. Вероятно, дозорные увидели по ту сторону нечто ужасное, от чего воодушевление их угасло. Ксен на своем Галисе поскакал вверх по склону, добрался до вершины, спешился и растерянно уставился перед собой: река, служившая нам до той поры проводником, исчезла!

Всю армию охватила паника: воины преодолели жестокие испытания, испытали нечеловеческие страдания. Потеряли стольких товарищей, пробираясь по землям, становившимся все более непроходимыми и пустынными. Надеялись, что движутся по верному пути, в конце которого их ждет избавление от мук, спасение, объятия моря. А теперь все растаяло в одно мгновение — именно тогда, когда полагалось праздновать победу.

Нет подошел к Ксену с насмешливой улыбкой и ехидно бросил:

— Река исчезла. Что будем теперь делать?

Летописец не ответил, продолжая молча смотреть на девственно-белую равнину.

— Так что? — повторил Нет.

— Пока ничего. Река не исчезла. Эту долину ветер продувает с севера, здесь очень холодно. Река замерзла, и ее покрыл снег. Днем мы сможем обнаружить Фазис.

— Ах вот как? А потом? Будем ждать весны и оттепели? Это, конечно, шанс, но когда твоя река растает, нас уже не будет: здесь не видно ни деревень, ни какого-либо укрытия, ни места, где мы могли бы пополнить запасы продовольствия.

Софос положил конец их спору:

— Мы разобьем лагерь здесь, а завтра, когда взойдет солнце, примем решение. Дикари, напавшие на нас, не с неба свалились: вероятно, где-то поблизости находятся их деревни. А пока что поищите дрова и разожгите костры: небо ясное, этой ночью будет очень холодно.

И вот воины, только что бившиеся с неприятелем и победившие, усталые и голодные, положили на землю копья и щиты, взяли в руки топоры и начали собирать дрова.

Ксен, тоже сражавшийся на протяжении нескольких часов и получивший несколько поверхностных ран, попросил меня его перевязать, после чего присоединился к дровосекам. Наш слуга расчистил достаточно большую площадку и поставил палатку, присыпав основание снегом. Я разложила шкуры, одеяла и плащи и зажгла лампу. По возвращении Ксен обнаружит здесь некое подобие дома, уюта и тепла. Несмотря на усталость, лагерь постепенно разрастался — палатка за палаткой, а некоторые мастерили шалаши из шкур, привязывая их к трем скрепленным наверху копьям.

Появились первые вязанки дров, заполыхали костры — символ жизни, продолжавшей гореть и не желавшей сдаваться. Я взяла глиняный сосуд с тлеющими углями и понесла его в палатку, чтобы немного обогреть ее; пока искала ячмень, который собиралась обжарить, чтобы потом растолочь в ступке на ужин, взгляд мой упал на ящик со свитком. Я бы что угодно отдала за возможность узнать, что же написал Ксен за те полтора месяца, что мы идем по течению реки… Мелисса! Может, она понимает греческие буквы и сможет сложить их в слова?

Я вышла на улицу, обошла весь лагерь и обнаружила красотку в той его части, где разместились аркадийцы.

— Ты мне нужна.

— Что ты хочешь?

— Пошли, объясню по дороге.

Уже у самой палатки я спросила:

— Ты понимаешь буквы?

— Ты хочешь знать, умею ли я читать? Да, конечно: женщина моего положения должна уметь читать, писать, петь и танцевать.

— Давай заходи. Прочти, что тут написано. — Я достала из ящика свиток и развернула.

— Ты с ума сошла? Если Ксен вернется, не сносить нам обеим головы.

— Сейчас он рубит дрова, а потом пойдет обсуждать с Софосом планы на завтра. Это происходит каждый вечер. Не беспокойся: я встану у входа и буду слушать, а ты читай вслух. Если он появится — предупрежу, и ты успеешь убрать свиток на место. Если спросит, почему ты здесь, скажу, что пригласила тебя погреться у жаровни.

Мелисса нехотя развернула свиток и прочла все то, что Ксен написал с тех пор, как мы дошли до берега этой проклятой реки.

Почти ничего!

Несколько фраз, расстояния, остановки — и то не все. Там не упоминались утомительные переходы, павшие, раненые, множество товарищей, которых мы потеряли, — длинная вереница трупов вдоль дороги в никуда! Ни слова об огромной горе пирамидальной формы и даже о решении следовать по течению реки. Ни единого знака, ни единой фразы.

— Ты уверена, что там больше ничего нет? — спросила я недоверчиво.

— Ничего, можешь не сомневаться.

— Не обманывай меня, прошу тебя.

— Зачем мне это? Клянусь, ты слышала все, что здесь написано.

Я сложила свиток и закрыла ящик.

— Пошли, — сказала я. — Провожу тебя.

Мы отправились обратно к аркадийцам.

— Почему ты так расстроена? — поинтересовалась она.

— Ну как же? Там нет ни единого слова о решении двигаться по течению реки и о его чудовищных последствиях.

— Ксен хотел зафиксировать лишь главное: в подобных условиях ему, разумеется, некогда вести летопись. Он сделает это позже, когда вернемся домой и у него появится время, чтобы вспомнить и записать случившиеся события.

— Хочешь сказать, что тебе это кажется нормальным?

— Не вижу ничего странного.

— А я вижу. Могу тебе вот что сказать: я была свидетельницей тому, как и в более тяжелых условиях он до самого утра делал заметки. А сейчас не пишет, потому что нe хочет.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Послушай, мне придется снова попросить тебя о помощи.

— Как? Тебе недостаточно того, что мы натворили сегодня вечером?

— Нет. У меня есть одно ужасное подозрение, и никак не удается от него отделаться. Я непременно должна понять, что происходит, и есть лишь один способ.

— Какой же?

— Пробраться в палатку Софоса, когда его там не будет.

— Забудь об этом. Я тебя люблю, но и себя тоже люблю, и у меня нет ни малейшего желания оказаться во власти того слюнявого старика, что сдает шлюх воинам в пользование.

— Нам грозит гораздо большая опасность — не только мне и тебе, но всем нам. Нам грозит… смерть.

— Прекрасная новость. Какие еще неожиданности могут нас поджидать при подобных обстоятельствах?

— Сейчас у меня нет времени объяснять тебе. Все узнаешь и поймешь, когда настанет пора. Ты ничем не рискуешь. Просто уговори Клеанора пригласить в свою палатку Софоса и Ксена, и может быть, еще кого-то из полководцев, пользующихся его довернем. Скажи ему, что верховный главнокомандующий прислушивается только к его мнению, и он должен попытаться понять, каковы истинные намерения Софоса, а также убедить его назначить срок, по истечении которого мы повернем назад.

Сначала он попросит тебя не вмешиваться, заявит, что это не твое дело, не женское, но потом поразмыслит хорошенько и, в конце концов, сделает так, как ты предлагаешь, выдав эту идею за свою.