Гиблое место - Сергей Шхиян

Мне одним недругом больше, одним меньше, честно говоря, было все равно. Кузьма, тот жил в далекой провинции и тоже не очень зависел от государевых чиновников. К тому же, у них на Волге царили свои законы, и рука Москвы до Нижнего Новгорода не всегда дотягивалась, Так что предупреждения толстячка нас с Мининым не испугали. Как вскоре оказалось, зря.

В Коровино Морозовой не оказалось. Крестьяне рассказали, что боярыня уехала с детьми к себе в Семеновское.

Пришлось проводить следствие и выяснять, откуда взялись дети, и почему она не дождалась нас.

Как всегда, никто ничего толком не знал и не видел, но, продравшись через косноязычие и глупость, удалось-таки собрать минимальную информацию и выяснить, что здесь без нас произошло. По словам дворовых, детей сюда привела какая-то девочка-подросток. Как я понял — Ульяна. Наталья Георгиевна после разговора с ней тут же начала собираться домой. Отвезти их взялись Григорий Гривов с сыном.

Что случилось в «заповедном» лесу, и почему Ульяна одна, без Лешего, привела морозовских детей, никто, понятно, не знал.

— Мне тоже пора домой возвращаться, — задумчиво сказал Минин, когда мы окончили «следственные действия». — Поди, родители и супруга считают погибшим.

— Я вот что хочу сделать, — начал я давно намеченный разговор, — мне, Кузьма, в руки случайно попал клад. К тому же мы оба знаем, где казаки сундук закопали — тоже, видно, не с камнями. Тебе нужно все эти ценности домой увезти.

— Почто мне? — удивился Кузьма. — Ты нашел, сам и пользуйся. Нам чужого не нужно.

— Мне эти богатства без пользы, а тебе я хочу отдать их не на совсем, а на хранение. Через несколько лет узнаешь, куда их употребить.

— Темнишь, ты что-то, Григорьич. Как так на хранение? А кому назад отдавать, тебе?

— Нет, Кузьма, отдашь их… Сам узнаешь, кому. Лет через семь будет у тебя большая нужда в деньгах, вот и воспользуешься.

— Ты, Григорьич, прямо как библейский Иосиф, притчами говоришь. Семь коров тощих съело семь коров тучных. К чему ты это?

Я не стал вдаваться в библейские истории, но подтвердил:

— Примерно так оно и есть. Через семь лет… Сейчас я не могу тебе всего рассказать. Придет срок, сам все поймешь.

— А что за клад ты нашел?

* * *

— Может, просто проезжие люди? — с надеждой спросил Кузьма.

— Были бы просто проезжие, не таились бы, прямо сюда ехали. Иван, — позвал я Крайнего, — ты разглядел, что за люди?

— По обличью стрельцы, в красных кафтанах с белыми берендейками, а так кто их знает.

Единой формы одежды у царских воинов еще не было, но ее элементы уже появились. Стрельцов набирали из «гулящих» людей, «не тяглых, и не пашенных, и не крепостных», «молодых и резвых, и из самопалов стрелять гораздых». Так что нам с сельской командой устоять против такого войска было затруднительно.

— Ефим, — позвал я здоровяка, который по молодости жаждал новых подвигов и побед, — возьми парней покрепче и разберите тын со стороны леса, чтобы конь мог проехать.

— Почто! — возмутился парень. — Да мы их на одну руку посадим, другой прихлопнем — мокрое место останется.

— Потом будем хлопать. Их слишком много. Давай быстро и без шума. Я на тебя надеюсь! Как управитесь, свистни.

Ефим покривился, но послушался. В этот момент на дороге показались всадники. Похоже, что это действительно были стрельцы. Крайний не ошибся, было их не меньше полусотни. Отряд ехал неспешным шагом, не рискуя нападать с марша. На узкой дороге толпа всадников смотрелась внушительно. Когда до ворот осталось метров сто, кавалькада остановилась.

Вперед выехал офицер в красном кафтане с высоким воротом и островерхой шапке, отороченной каким-то мехом. Он был с длинным посохом в руке и прямиком направился к нам.

Мои волонтеры заметно струхнули. У стрельцов были не только сабли, но и бердыши и пищали. Офицер шагом доехал до закрытых ворот и постучал посохом о створку. Теперь, вблизи, я его разглядел. Было ему лет тридцать. Парень был хоть куда: крепок телом, широк в плечах, с окладистой русой бородой.

— Кто таков, и чего тебе, ратный человек, нужно? — спросил сердитым голосом Минин. Мне с моим странным акцентом решено было не высовываться.

— Московского стрелецкого приказа пятидесятник Петр Сомов! — представился офицер. — Ищем по разбойным и татебным делам лихих людей. Открывай ворота!

Минин немного замялся, потом твердым голосом отказал:

— Не гоже вам к ночи по мирным домам рыскать. Никаких татей и разбойников здесь нет. Езжайте своей дорогой.

— Это мы посмотрим, есть они или нет! — небрежным, начальственным тоном, каким обычно у нас разговаривают начальствующие люди с холопами, проговорил пятидесятник.

— Тяни время, — шепотом попросил я Кузьму.

— Нечего здесь смотреть, ступайте своей дорогой! — сказал тот.

— Эй, ты, не доводи до греха! — начал сердиться Петр Сомов. — Открывай ворота!

— Не просись, не открою.

— Я сейчас кликну своих стрельцов, знаешь, что с тобой будет? За ноги повесим да кишки выпустим.

— Ты, дядя Петя, или как там тебя, меня не стращай! Мне велено никого не пускать, я и не пускаю.

— А ну, тебя, дурня, позови старшего, — прекратил бессмысленный разговор Сомов.

— Старшей меня здесь нет, — заносчиво ответил Минин. — А ты лучше иди своей дорогой.

Из глубины усадьбы раздался условный свист — это Ефим подавал сигнал, что разобрали тын. Я подозвал Крайнего и велел выводить людей.

— Будете ждать нас в лесу, около толстого дуба. Только действуй очень осторожно, а то нас всех перестреляют. Наших с Кузьмой коней тоже выведите и привяжите с той стороны забора. Захватишь мою переметную суму, она лежит под лавкой. Как все сделаешь, свистни.

— Значит, не хочешь слушаться царского указа? Живота своего не жалеешь? — между тем продолжал переговоры пятидесятник.

— Ты, что ли, царь? — натурально удивился Кузьма. — Сперва говорил, что ты рыба Сом, а теперь, нате вам, говоришь, что ты сам царь-батюшка!

— Ты меня, холоп, не зли! — окончательно рассердился офицер. — Я тебя предупреждаю по-хорошему, не откроешь ворота — на себя пеняй!

Пятидесятник повернулся к своему отряду и приподнял витой посох. Стрельцы двинулись в нашу сторону.

— Эй, дядя Петя, — испугано заговорил Минин, — пускай твои люди стоят, где стояли, а то не неровен час, мой брательник, Левонский лыцарь, осерчает и в тебя пальнет.

— Какой еще лыцарь? — опять повернулся к Кузьме стрелец.

— Тот, что тебе в пузо из самопала целит.

Сомов удивленно покрутил головой.

— Не туда смотришь, — сказал я, усиливая «иностранный» акцент, и высунул ствол пищали в стрелковую щель.