Лицо в темноте - Нора Робертс

Когда Эмма услышала топот ног в коридоре, с нее уже градом катился пот.

— Сюда. Быстрее! О господи, папа!

— Боже милосердный! — Брайан опустился рядом с дочерью.

— Я нашла его… он был жив. Потом перестал дышать. Мышцы ее рук, продолжающих нажимать Стиви на грудь, нестерпимо болели.

— Она вызвала «Скорую»? — едва вымолвила Эмма.

— Она позвонила Питу. Достала нас по мобильному телефону.

— Черт ее побери, Стиви нужна «Скорая», — подняв голову, она встретилась глазами с Питом. — Черт тебя побери, неужели ты не видишь, что он умрет, если не получит помощь? Звони!

Пит кивнул. Он не собирался вызывать «Скорую», он позвонил в частную закрытую клинику.

— Прекрати, Эмма. Прекрати, он дышит.

— Я не могу…

Брайан взял дочь за руки, чувствуя, как напряглись ее мышцы:

— Ты сделала это, детка. Он дышит.

Эмма зачарованно смотрела на чуть заметно поднимающуюся и опускающуюся грудь Стиви.

Иногда он кричал. Иногда плакал. Тело расставалось с отравой, и появлялись новые боли. Маленькие чертики мучения, прыгающие в гнойных ранах на руках, между пальцами ног, в паху. Они носились по всей коже, сначала горячие, затем холодные. Стиви буквально видел их, с красными глазками и голодными ртами, отплясывающих по всему телу перед тем, как вонзить в него зубы.

За этим следовала такая маниакальная истерия, что санитарам приходилось удерживать его на кровати. Потом Стиви затихал, погружался в транс и глядел в одну точку.

В эти долгие промежутки тишины он вспоминал спокойный безболезненный полет. Затем голос Эммы, полный гнева, страха, отчаяния, требующий вернуться. И Стиви вернулся. Здесь его снова ждала боль, и никакого умиротворения.

Он умолял всех заходящих к нему в палату отпустить его, достать ему что-нибудь. Обещал умопомрачительные деньги и страшно ругался, когда его требования оставались безответными. Он не хотел возвращаться в мир живых. Но когда Стиви отказывался есть, его кормили через трубку. Врачи использовали сильнейшие препараты, снимающие напряжение, чтобы обмануть его мозг и заверить, что у него нет ломки. Добавляли налтрексон и лекарство, содержащее опиум, к которому не возникает привыкания. Тело Стиви ощущало парение. Сам же он тосковал по успокоительному дурману героина и быстрому удару кокаина.

Он редко оставался один, но боялся и ненавидел даже эти короткие моменты одиночества. В эти мгновения он был наедине с собой и механизмами, грохочущими в голове в ответ на его малейшее движение.

Через две недели Стиви успокоился, но стал хитрым. Он снова обманет их — ублюдков со сжатыми губами, упрятавших его сюда. Будет есть овощи и фрукты, улыбаться, отвечать на их вопросы. Будет лгать симпатичной женщине-психиатру с холодными глазами. И выйдет отсюда.

Стиви мечтал снова наполнить вены изумительной смесью китайской «белизны» и высококлассного «снежка». Таким прекрасным белым порошком! Стиви мечтал о горах восхитительного белого порошка, высящихся на серебряных подносах. Он будет хватать его целыми пригоршнями.

Он мечтал убить врачей, медсестер. Мечтал убить себя. Потом снова плакал.

Ему сказали, что он испортил сердце и печень. Говорили, что у него малокровие, безжалостно лечили это, а также его двойную зависимость от героина и коки. Никто не произносил слова «наркоман». Просто у него есть нехорошие привычки.

Трудно было удержаться от смеха. Значит, он — человек с нехорошими привычками. Не дерьмо. Так оставьте в покое лучшего в мире гитариста, мать вашу так. Ему сорок пять, а двадцатилетние девчонки жаждут провести несколько часов в постели с ним. Он богат, до отвращения богат. У него есть «Ламборджини» и «Ройс», а мотоциклы он покупает, словно пакетики с жареной картошкой. У него поместье в Лондоне, вилла в Париже и уединенный особняк в Сан-Франциско. Может похвалиться чем-то подобным хоть кто-то из медсестер с поджатыми губками или святош-врачей?

Разве стояли они когда-нибудь на сцене перед восторженно кричащей толпой в десять тысяч человек? Нет. А он стоял. Им завидно, всем завидно. Поэтому его держат здесь, вдалеке от поклонников, музыки, наркотиков.

Упиваясь жалостью к самому себе, он рассматривал палату. Обои с голубыми и серыми цветами, в тон им занавески, скрывающие решетки на окнах. В противоположном конце палаты — «гостиная»: две мягкие софы, кресло, на десертном столике осенние цветы в соломенной корзине, со вкусом сделанная имитация комода девятнадцатого века с телевизором, видеомагнитофоном и стереокомплексом. «Центр развлечения», — с горечью подумал Стиви. Только ему не до развлечений.

Почему он так долго один? Почему его оставили одного?

У Стиви перехватило дыхание, но тут дверь открылась.

Каждый раз Брайан старался скрыть потрясение, которое испытывал при виде друга. Он не хотел глядеть на редкие седеющие волосы Стиви, на глубокие морщины у рта и глаз, на хилое тело, ссохшееся не от возраста, а от беспорядочного образа жизни. Но больше всего Брайан не хотел, глядя на Стиви, видеть собственное будущее. Богатый, избалованный, беспомощный старик.

— Как дела?

Стиви действительно обрадовался его приходу.

— Великолепно! Просто можно лопнуть со смеху. Присоединяйся, — улыбнулся он.

Брайан похолодел от страха.

— Тогда у тебя появится соперник, отбивающий длинноногих медсестер, — сказал он, протягивая Стиви коробку конфет, ибо общеизвестна страсть наркоманов к сладкому. — Ты почти стал похож на человека, сынок.

— Ага. По-моему, настоящая фамилия доктора не Мэттьюз, а Франкенштейн. Что происходит в большом мире?

Они натянуто и вежливо разговаривали, пока Стиви быстро поглощал карамель с орехами.

— Пит давненько не заходил, — сказал он.

— У него дел по горло.

Не стоило упоминать, что Пит занят общением с прессой и менеджерами. Американское турне «Опустошения» пришлось отменить.

— Ты хочешь сказать — он наплевал на меня?

— Отчасти, — улыбнулся Брайан, тоскуя по сигарете. — А когда это тебя волновало?

— И сейчас не волнует, — бросил Стиви, хотя каждая царапина ныла, словно зияющая рана. — Не знаю, чего Пит лезет в бутылку. Он же подготовил заявление для прессы. Вирусная пневмония, осложненная истощением, так?

— Похоже, так было лучше всего.

— Разумеется, разумеется, нет проблем. Никаких проблем, мать твою. К чему всем знать, что старина Стиви переборщил, засадив лишний шарик, и пытался размозжить себе голову?

— Не надо, Стиви.

— Да нет, все в порядке. — Он заморгал, прогоняя слезы жалости к себе. — Только мне больно, очень больно. Он не хочет навещать наркомана. Но когда он боялся, что я не смогу играть без дозы, то что-нибудь доставал мне, а теперь даже не хочет меня видеть.