Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф

Подкрепления, которые удалось собрать для битвы на Сомме, невозможно было перебросить сразу. Железные дороги были сильно перегружены уже обычным подвозом и эвакуацией. Требовалось пустить сверх того еще огромное количество поездов. Раньше 2–3 недель все требуемое не могло быть доставлено на место. Прежде чем нам удалось бы выполнить это, успехи неприятеля могли перевернуть все наши расчеты и поставить перед нами новые задачи. Это находилось в руках судьбы и отчасти врага. Пока приходилось удовлетворять требования момента.

В области тактики следовало добиться того, чтобы снова выдвинуть на первый план активность в ведении артиллерийской борьбы так, чтобы неприятельская артиллерия и пехота были разбиты еще до начала атаки. Мы отказались от этого способа вследствие недостатка в орудиях и снарядах. Универсальным средством спасения казался заградительный огонь. Пехота требовала его. Но применение его вносило путаницу во многие здоровые представления. Несмотря на правильность его в теории, он часто оказывался несостоятельным под градом неприятельских снарядов. Наша пехота, доверившись защите заградительного огня, слишком легко забывала, что должна сама себя защищать.

Постоянное увеличение количества вводимых в бой орудий и комплекта снарядов являлось основой успешного применения артиллерии. Но наряду с этим требовалось твердое руководство артиллерией высшим начальством и уверенная пристрелка при помощи воздушного наблюдения. Совместно со многими другими я высказался за сосредоточение руководства артиллерийским боем главным образом в дивизиях, на основании точных приказов высших штабов. Это вызвало возражения, но постепенно мысль была признана правильной. Каждый начальник дивизии должен был иметь в своем распоряжении артиллерийского штаб-офицера, специально для руководства этим родом оружия. Отсутствие таких специалистов было чувствительно.

Надо было также сблизить артиллерию с воздухоплаванием. Летчикам надо было привить любовь к пристрелке. Бой истребителей высоко в воздухе, открывавший возможность получить высокие отличия и быть поименованным в сообщениях ставки, был куда заманчивее и красивее, чем пристрелка артиллерии, которой все равно никому нельзя было угодить. Понимание высокого значения пристрелки могло развиваться лишь очень постепенно.

В то время летательные аппараты не применялись еще как оружие против земных целей так планомерно, как в 1917-м и особенно в 1918 году, но уже во время битвы на Сомме неприятельские аэропланы, летавшие очень близко, производили своим пулеметным огнем на нашу пехоту сильное впечатление. Впечатление это вызывалось не потерями убитыми и ранеными, а тем обстоятельством, что пехота оказывалась обстрелянной там, где до того находила укрытие. Это угнетающее впечатление было в первое время так сильно, что люди часто забывали использовать свои ружья и пулеметы, что было бы весьма целесообразно.

Исход каждого сражения в конечном счете решается пехотой. Я сам был пехотинцем, был им душой и телом, и сказал сыновьям: идите в пехоту. Они так и сделали; только позже их, как многих других молодых людей, потянуло из окопа к свободной деятельности летчика. Навсегда останется военной истиной красивое изречение строевого пехотного устава: «Пехота несет главную тяжесть борьбы и приносит величайшие жертвы, поэтому ей и высшая слава».

Бремя, лежащее на пехоте, огромно, это показала и настоящая война. Спокойно лежать под барабанным огнем неприятеля, на земле и в грязи, в сырости и холоде, без пищи и питья, или забившись в общую кучу в убежища, ямы и подвалы, ожидать там превосходящего в силах врага, выходить из надежного укрытия в атаку на сеющего гибель врага, имея всегда перед глазами смерть, – вот дело, достойное настоящих мужей. Оно становится возможным только при условии истинной дисциплины, созданной чувством любви к родине и глубоко запавшим в сердце велением долга. Слава велика. Но высшую награду дает гордое сознание того, что ты послужил родине больше, чем другие, дает чувство, что победа достигнута благодаря именно твоей храбрости. Люди, оставшиеся на родине, должны постоянно помнить об этом. Перед таким геройством им остается только молча обнажать голову, а не витийствовать.

При оценке работы нужно поставить на одну доску всех, сражающихся вместе с пехотинцем: сапер, спешенный кавалерист и телефонист имеют одинаковые права на славу. Ко всем им относится прекрасное изречение старого устава.

Я не хочу высказанным уменьшить значение работы других родов оружия. Ко всем им верховное командование относилось с одинаковой заботой и одинаковым уважением. Летчик также испытывает чувство победителя и получает глубокое удовлетворение при мысли: вот где человек чего-нибудь да стоит. Но ему не приходится переживать разжигающего влияния боя. Приблизительно то же, что пехоте, приходилось переживать и артиллерии. Чем дальше шла война, тем больше росли ее потери как при обороне, так и при наступлении; она все больше становилась главным лицом в борьбе и главной опорой фронта. И все-таки артиллерия не может оспаривать у пехоты этого изречения. Артиллеристы правы, когда восстают против мнения, что пехота является главным родом оружия. К сожалению, этот взгляд по недосмотру нашел себе место в одном из уставов, предназначенном для артиллеристов. Главных родов оружия не существует. Каждый имеет право на существование, потому что нужны все. Ни без одного из них нельзя обойтись.

То, что я услыхал в Камбре о нашей пехоте и о ее тактике и снаряжении, было для меня чрезвычайно важно. Работа ее протекала в слишком тесных и неподвижных рамках, это было ясно; она слишком цеплялась за отстаивание территории и в результате несла большие потери. Глубокие убежища и подвалы часто превращались в роковые ловушки. Я в первую очередь установил принципиальное требование – редко занимать передовые окопы, разрушить глубокие лисьи норы и оставить все окопы и участки, отстаивание коих не имело значения и могло лишь вызывать тяжелые потери. К остальным вопросам об улучшении и снаряжении пехоты можно было подойти лишь постепенно.

Преимущественное употребление ручных гранат создалось благодаря тому, что в окопном бою их можно было применять, пользуясь прикрытием и не оставляя его; употребление же ружья требует оставления прикрытия. В ближнем бою, когда люди внезапно сталкиваются лицом к лицу, как это бывало при наших поисках, а теперь и во время больших атак неприятеля, ручная граната оказывалась более с руки; для неопытного солдата ее употребление было проще, чем ружья, которое к тому же часто загрязнялось. Это было понятно; но, с другой стороны, пехота должна уметь своими собственными силами не подпускать в рукопашную свалку неприятеля и бороться с ним на расстоянии. Когда дело доходило до рукопашного боя, то численное превосходство неприятеля легко получало решающее значение.

Из-за ручной гранаты пехотинец разучился стрелять. Его надо было снова обучить этому. Он опять должен был получить доверие к своему ружью; для этого ему надо было научиться