Ловушка для змей - Алекс Орлов

– А это что такое?

– Не знаю, Лу, – признался Джим. – Я очень спать хочу, ведь всю прошлую ночь я… Одним словом – умучался… И что самое странное – выходит, зря старался, поскольку гипноз и все такое.

– Зря, – согласился Эрвиль. – Только непонятно, отчего ты устал, если никакой девчонки не было?

– Как не было – была. Я ее сегодня во флигеле видел. Цела и невредима – маму ждет. Джим снова зевнул.

– Послушай, Джимми, – после некоторой паузы заговорил Лу. – Или я дурак, или ты гонишь какую-то чушь.

– Ты дурак, Лу, – с готовностью подтвердил Кэш.

– Да нет, постой, выслушай меня… – настаивал Эрвиль, а затем Джим услышал громкий звук передергиваемого затвора.

– Эй, товарищ, надеюсь, ты не очень на «дурака» обиделся?

– Да нет, это не про тебя. Это я для самоуспокоения – что-то меня знобит очень. Так вот, я продолжаю, Джимми. Ты говоришь, что девчонка – это просто гипнотический сеанс, правильно?

– Правильно, – ответил Джим, удивляясь, почему Лу спрашивает столь очевидные вещи.

– Однако тут же ты говоришь, что сегодня видел девчонку во флигеле, что она маму ждала.

– Ну, и что дальше? – уточнил Джим, однако кольцо страшного понимания стало все сильнее сдавливать его судорогами страха.

– Лу-у-у… – прошептал Джим.

– Чего тебе?

– У тебя есть еще один пистолет?

– А зачем тебе, для успокоения?

– Да…

– Другого нет, но ты не бойся, я тебя охранять буду.

«Да уж, не бойся, подумал Джим, – не бойся, когда и сам не знаешь, по какую сторону рассудка находишься… Так была девочка или нет? А если была, то когда – вчера ночью, в залитой кровью постели или сегодня, в окне флигеля?» – Флигеля, где укубусы повесились! – продолжил Джим свою мысль вслух.

– Кто повесился?! – тотчас вскричал Лу. – Да что же ты, сволочь, так меня пугаешь?! Я чуть из пистолета не выстрелил! Тогда уж лучше иди в свою спальню…

– Извини, Лу, я не специально. А в спальню мне нельзя, во-первых, там Квардли храпит, а во-вторых, фрески там шевелятся, в движение приходят. Жутко это, хотя, конечно, пережиток. У тебя здесь фресок нет?

– Фресок нет, но нога одна достает очень…

– Нога???

– Да, у письменного стола одна ножка ночью постукивает и мяучит жалобно. Даже иногда слова разбираю.

– Да ты что?!

– Серьезно. Иногда вроде как: «Поехали, детишки! Поехали!» – а другой раз: «Дай пить, дяденька! Дай пить!» – Ой! Да это пострашнее фресок будет! – ужаснулся Джим.

– Не знаю. Я привык уже. Иногда пойдешь, просто водички на нее поплещешь, она и успокоится…

Оба замолчали. Наполненная страхом темнота казалась густой и ощутимой.

– А знаешь, Джимми, – вздохнув, произнес Лу, – иногда я думаю: а скорей бы на войну! В атаку и то не так страшно ходить, как жить в этом доме.

– Да-а, – согласился Кэш. – Я уж тоже об этом думал.

Понемногу усталость брала свое, и Лу все реже ронял пистолет, а Джимми относился к этому как к неизбежному злу.

Он уже видел сон: завод, на котором они с Лу трудились почти пять лет, и какие-то обрывки из погонь, когда им приходилось убегать от разъяренных мафиози…

И снова Лу Эрвиль нарушил целостность сна Джима Кэш приоткрыл глаза, однако ничего не разглядев, только услышал голоса. И один голос показался Джиму знакомым:

– Ой, как у вас тут хорошо! И крыс, наверное нет?

– Нету. – Этот голос принадлежал Лу.

– А я, знаете, ужас как боюсь этих крыс. Они такие противные.

– Я понимаю тебя, Фриззи. – Голос Лу звучал безвольно, словно он был не бравым адмиралом, а только старым механическим пианино.

– Может быть, я подожду у вас, пока мама не вернется? Всего несколько минут…

– Хорошо.

– Тогда подвиньтесь, господин граф, я лягу рядом с вами. Надеюсь, у вас не холодные ноги?

Фриззи тихонечко засмеялась. И Джим улыбнулся в темноте, представляя хорошенькие ямочки на ее щеках.

Затем скрипнула старая деревянная кровать, повидавшая на своем длинном веку много интересного. Она скрипнула еще раз, безо всякой системы, а затем зашлась быстрым ритмичным стуком.

От этого стука Джим почти полностью пришел в себя. Первой его мыслью было – удавить подлеца Эрвиля за то, что тот пристает к его, Джима Кэша, девчонке. Однако тут же Джим вспомнил о пистолете. Должно быть, мерзавец Лу только и держит его наготове, ожидая, когда Джим покажет свою голову.

– Ну, давай, инвалид! Раскачивай! – прозвучал в темноте чей-то резкий голос. Джим не узнал его.

– Правый фланг вперед! Сабли наголо! Покажем им!.. – это уже был голос Эрвиля.

По всей видимости, он тлел в атаку, однако не очень понимал, что бой идет прямо в его кровати.

– Хочу светло, – тихо прошептал Джим, однако свет не загорелся. То ли светильники его не слышали, то ли они игнорировали команды от гостя и подчинялись лишь Эрвилю.

– Хочу светло! – уже почти не таясь, приказал Джим, и светильники послушались. Они начали медленно наполнять помещение текучим светом, который вытеснял темноту через раскрытые окна.

Наконец темнота ушла, но тени на потолке и стенах продолжали извиваться, передавая танец страсти, который исполняла Фриззи, Она скакала на Лу, славно лихая наездница, а он лежал, как восковая фигура, не понимая, где он и что с ним происходит. Лишь шептал время от времени: «Фриззи, я тебя люблю». Она громко хохотала и бросала алчные взгляды на Джима, который ходил вокруг любовного ложа, узнавая и не узнавая Фриззи, однако даже не пытаясь усомниться в реальности происходящего.

Притянутый силой желания, Джим даже захотел притронуться к бешено скачущей Фриззи, но она засмеялась хриплым смехом и прокричала:

– В очередь, сукин сын, в очередь!

Стукнула входная дверь, и в спальню вошла горничная. Не было сомнения, что это мать Фриззи. Она так и осталась стоять у двери, пораженная открывшейся картиной.

Джим замер, глядя, как женщина извлекла большой кружевной платок и стала вытирать слезы, приговаривая:

– Как можно, Фриззи, девочка моя, как можно… Тебе же завтра в школу…

Дверь открылась и закрылась еще раз, и теперь Джим узнал старика лакея, которого пристрелил еще вчера. Слуга пришел с окровавленной лопатой в руках и, поймав на себе взгляд Кэша, улыбнулся ему как старому знакомому:

– Котяру прибил, а то гадит да скребется по комнатам! Надоел, сволочь.

– Как же можно, Фриззи! – продолжала причитать мать-горничная, а ее дочь начала вдруг подвывать, закусив до крови губы.