Последнее слово девятого калибра - Вячеслав Денисов

Неужели этого не понимают те, что сейчас за дверью пытаются быстро родить какой-то искусный план, пунктов в котором всего два – рыбу съесть и кости сдать? Лисса взять и сделать так, чтобы при этом не пострадал ребенок…

Глупцы.

«Выходцев, этот точно за дверью. А где сейчас Струге?»

– Выходцев, ау!

– Лисс, я хочу быть уверен в том, что ты не сделаешь плохо ребенку! – послышалось после короткой паузы. – После этого будем что-то решать.

– Ты дурак, следователь. Щенок не при делах. Заходи, и будем решать.

Немного подумав, Михаил Юльевич поинтересовался:

– Антон Павлович рядом?

– Я здесь, Михаил Юльевич, – послышался знакомый голос. – Не делай глупостей. Я уже убедился в том, что ты умный человек. Выйди и сдайся. Какой смысл упорствовать? Ты лучше меня знаешь, чем это закончится, зачем превращать фарс в трагедию?

– Фарсом ты называешь мое желание не садиться на скамью за убийство твоего коллеги и двоих милиционеров? Окстись, судья!

Тема исчерпана. Это понимали все.

После таранного удара дверь затрещала, как падающая сосна на лесоповале. Дымясь известкой, она обрушилась на пол.

Лисс мгновенно вскинул руки перед собой и четырежды выстрелил из пистолета. Он не раз присутствовал внутри помещения в тот момент, когда двери выбивали служители правопорядка. И он прекрасно знал, что, стреляя наудачу в проем двери, в любом случае найдешь свою жертву.

После такого залпа двое из команды капитана с матами повалились на лестничную площадку, не успев сделать и шага внутрь квартиры.

Лисс, ожидая ответной стрельбы, юркнул за простенок. Уже в следующее мгновение он смотрел, как на месте его недавнего стояния пистолетные пули разрушают содержимое дешевой стенки со стеклянными дверцами. Опоздай он на мгновение, и вместо этих хрустальных чашек-плошек пули крошили бы его ребра и череп. Едва звуки выстрелов смолкли, он опустился на колено, вынырнул из-за двери и полностью разрядил магазин в сторону коридора.

«На этот раз, кажется, мимо…»

Чувствуя, как начинает бурлить кровь, он прижался спиной к стене. Ствол его пистолета дымился, как носик заварного чайника.

– Струге, ты еще живой?

– А что со мной станет? – голос раздавался из комнаты рядом с ванной.

И как эта лиса успела проскочить?!

– Антон Павлович, как к тебе попали документы Баварцева, которые слямзил директоришка? – Лисс выбросил из оружия пустой магазин и заменил его полным.

– Очень просто. Он прятал их в пожарном гидранте, а я стал невольным тому свидетелем.

– Где он их прятал?!

– В шланге, в шланге…

– И СКОЛЬКО ОНИ ТАМ ЛЕЖАЛИ?!

– Весь день. И весь вечер.

– Вот гадство!.. И об этом никто не знал?! – Михаил Юльевич чувствовал себя командированным, которого выпотрошили у вокзала «лохотронщики».

– Лисс, у меня все как-то не было времени тебя спросить. Может статься так, что потом вообще не с кем разговаривать будет. Поэтому спрошу сейчас. Зачем ты убил Феклистова? Зачем тебе нужны были эти документы?

– Теперь я, конечно, понимаю, что делать этого не стоило. – Голос бандита вовсе не был голосом растерянного человека.

– Я рад, что ты юморишь, – похвалил Антон. – Только знай одно. Если бы вы с Баварцевым не дергались, как поросята на веревках, то Феклистов прокатился бы сюда вхолостую и уже на следующем заседании оправдал бы Баварцева. Глупость ваша заключается в том, что вы так и не поняли главного! Идиоты!! Вам до конца всего процесса Феклистова охранять нужно было да пыль с него сдувать! И не было бы сейчас ничего этого! Ваша глупость обошлась всем очень дорого.

– Только не надо меня журить. Я и так сгораю от стыда.

Струге вздохнул. Лисс его не понимал, как и Выходцев.

– Сдавайся, а?

Нет, сдаваться Михаил Юльевич не собирался! Едва он услышал шорох за стеной, как тут же выбросил за перегородку руку и нажал на спуск.

– Твою мать!! – послышался вопль Выходцева.

– Борис Сергеевич, я в вас попал, что ли?! – удивился Лисс. – Я думал, в судью…

Приходилось ли когда-нибудь Михаилу Юльевичу жить в квартирах, половина перегородок которых выполнена из гипсокартона? Да, приходилось. Причем большую половину его беспорядочной и страшной жизни. Детдом, коммунальная квартира, первые годы преступной деятельности, когда приходилось платить половину заработанных шантажом и рэкетом денег именно за такую, гипсокартонную квартиру… Но потом все наладилось, и сейчас Михаил Юльевич даже не догадывался об опасности, которой подверг сам себя, сев у стены. Должен ведь был помнить, что в той коммунальной квартире, с такими же бутафорскими стенами, даже трахнуться было нельзя по-человечески! На следующее утро сосед-инвалид Ломакин в подробностях рассказывал Мише Лиссу о его же ночных забавах.

Говорят, что если пуля – «твоя», то ты никогда не услышишь выстрела. Кусок свинца в стальной упаковке находит твое тело быстрее, нежели звук выстрела – твой слух. Но это если сидеть лицом к стреляющему. Михаил Юльевич слышал «свой» выстрел. Пуля, прошившая перегородку как игла кусок масла, ударила ему в лопатку с такой силой, что Лисс ткнулся лбом в собственные колени. Дикая боль и мгновенный паралич правой руки заставил Лисса закричать…

Этот крик был страшнее даже выстрелов. В ванной заплакал ребенок. Этот дикий крик, разнесшийся по всему подъезду, через выбитую дверь квартиры, вселил в души жильцов смертельный ужас. Так воет волк, попавший в капкан. Он боится не смерти, а ее приближения…

Поднять с пола пистолет было уже невозможно. Наклониться мешала все та же боль. Раздробленная лопатка позволила мрянскому авторитету лишь встать на колени и в таком виде предстать перед спокойно входящими в комнату Выходцевым и Струге.

Он стоял на коленях и улыбался. И эта улыбка никак не напоминала Антону ту, которую он привык видеть на лице Максима Андреевича Меньшикова…

Последние дни своей командировки Антон Павлович Струге провел в своем, 1024-м номере гостиницы «Комета». Ведомственной гостиницы МВД. Каждое утро он, лежа под одеялом, наблюдал, как Иван Николаевич одевается, очищает от всех видимых и невидимых пылинок свой идеально сшитый по своей вовсе не идеальной фигуре костюм и собирается на занятия. Первый стресс мурманского судьи уже давно прошел, чувство вины притупилось, если не исчезло вовсе, и он стал все тем же неугомонным брюзгой и фатом. Однако Струге это уже не раздражало, а смешило. Вот и сейчас, глядя за тем, как тщательно Бутурлин повязывает под своим двойным подбородком дорогой галстук, он лежал, натянув до носа одеяло, и хитро щурился.

– Удивляюсь вашему хорошему настроению, Струге, – пробормотал Иван Николаевич. – Чему вы радуетесь? Тому, что уедете из Москвы без диплома? Интересно, что на это вам скажет ваш председатель? Что вы привезли с собой, Антон Павлович? Знания, новые веяния, практику?