Бабы строем не воюют - Елена Кузнецова

– Да это ж не жизнь а… ну я прямо не знаю… – Верка от возмущения не находила слов. – Да как там люди-то живут?

– Обычно живут. – Анна снова пожала плечами. – Не нараспашку, как у нас, вот и все. Нос в чужие дела не суют и своими делами соседей не беспокоят. Там такое почитается вежеством.

– И ты в это… в этот… в ужас такой, прям как в темницу, собираешься девчонок замуж отдать?

– Да никакая там не темница! – Анна с Ариной дружно заулыбались. – Я вон в Ратном не зачахла, и Арину в Турове никто не сожрал. Так и девы наши обживутся, привыкнут, чай, каждой мужней жене к чужому дому привыкать приходится.

«Ох не привыкли наши девчонки к такому! В селе – община, соседи не постесняются вот так, как Варвара, влезть и чересчур ретивых окоротить, а у нас тут и вовсе живут единой семьей. А в Турове-то все по-другому. И некому пожаловаться, душу отвести, разве что друг другу. У них же там родни не будет, кроме как их самих, значит, пусть уже сейчас привыкают друг друга поддерживать. Но все равно каждой к новой семье придется самой приспосабливаться. И не только к семье – с соседками тоже предстоит как-то отношения налаживать. Тут уж я все, что смогу, им передам, чтобы впросак не попадали».

– Вер, признавайся, одним криком ведь не обошлись? – подначила тем временем Вея.

Она частенько поддразнивала Верку, а та и рада была, не раз говаривала: язык – что оружие, постоянной заточки требует. В крепости совершенно неожиданно Верка ближе всего сошлась именно с Веей. В отличие от шумной жены Макара сестра Татьяны казалась скорее спокойной и рассудительной, голос повышала редко и только по делу, но вот надо же! Они поддевали друг друга при каждом удобном случае, но делали это обе с таким нескрываемым удовольствием, что раздоров промеж них не случалось.

– А то! Там большуха-то их поначалу ерепенилась, дескать, не твое дело, в чужую семью не суйся, да еще попробовала нам в нос той доской ткнуть! – усмехнулась Верка. – Орет: сколько годов держалась, пока, значит, Палашка ее не поломала! Как же! Варька у нее ту доску из рук выхватила да давай ею эту горлопанку охаживать! А доска-то вся уже трухлявая – так и рассыпалась в руках. Ну так ей это не помогло. – Верка погрозила кому-то кулаком, не иначе, той самой большухе. – Варька-то не растерялась, у таких хозяев неудельных много чего в сенях валяется, живо замена нашлась. Ну мож, им наука будет – порядок блюсти!

– А ты чего?

– А что я? Я ничего… я в дверях встала… с коромыслом в руках… И никого внутрь не пускала, пока Варька там баб уму-разуму учила.

«Разъяренная Верка в дверях с коромыслом… ну-у, легче, наверное, крепость на щит брать».

– И долго так стояла-то?

– Ну как сказать… пока не объяснила ихним мужам, какие они остолопы, чуть смертоубийство не прозевали… Ибо это самое что ни на есть убийство и получилось бы… весь грех на них бы пал, а не на Палашку, – твердо ответила Верка, – что бы там отец Михаил ни говорил.

– А потом? Что потом-то?

– Ну потом Варька баб на улицу выгнала, мы с ней им еще… всякое обещали. Палашка-то уже тогда в тягостях ходила, а эти кобылы будто и не замечали, что молодуху цельными днями мутит. Вот что значит – злоба глаза застит!

Тут и Настена как раз подоспела: кто-то из баб, что на нашу потеху из-за тына смотрели, догадался за ней сбегать. Мужья, когда разобрались, что к чему, женам добавили… а потом еще раз, после того как Аристарх с ними переговорил. И еще много раз, когда Бурей про то узнал, – осклабилась Верка. – Он у нас зверь зверем, конечно, но убогих всяких, а пуще всего – беременных баб и сам не трогает, и другим не позволяет. А Палашка с тех пор на Варьку разве что не молится. Родить вот скоро должна. Настена говорила, ребеночек вроде не пострадал тогда.

– Бурей?! Это чудище? Надо же…

– Ну да! Помнишь, Арина, тогда у лавки он бабью драку вмиг прекратил? – Ульяна глянула на потемневшую Плаву, слегка развела руками, дескать, ничего не поделаешь, что есть, то есть. – Я ему тогда сказала, что в толпе беременную бабу с ног сбили, не ровен час затопчут. Вот он и…

«Эх, попался бы ему кто-то, не теперь, раньше, кто бы ему душу отогрел, глядишь, и он таким зверем не стал бы… Хотя Настена, вроде, говорят… Но ведь она в мужах зверей видит и все их укрощать пытается. Доукрощалась, зверя вырастила. Себе подчинить смогла, а душу человеческую так и не возродила… Ох нет, лучше не судить… мало ли… Про Андрея-то что мне говорили?..»

– Надо же! А я-то вашу Варвару просто вздорной бабой сочла. – Арина поспешила увести разговор от Бурея. – Еще удивилась, что такая верховодит, и бабы к ней прислушиваются. Ну понятно теперь, почему…

– Ну-у, подруга, меня вон половина Ратного тоже вздорной бабой считает! – Верка состроила донельзя глупую физиономию, потом не выдержала, фыркнула. – А ведь я не просто так болтаю, а все со смыслом… бывало, цельный день трудишься, аки пчелка…

– Ага, и все в дом, как в борть, – опять поддела Вея.

– А как же! Тока вот добрая пчела не только в дом носит, но и отдает…

– Угу… кому медом, а кому и ядом. – Голос недавней лесовички прямо-таки сочился сладостью.

Верка не выдержала и захохотала первой, сгибаясь над столом и вытирая концом повоя выступившие от смеха слезы.

«Ох и хороша парочка! Нашли друг друга! А Анна-то тоже вон сидит, хохочет с нами запросто. И ей в радость хоть изредка просто бабой побыть, а не боярыней…»

– А у меня все эта ваша Палашка из головы не идет… – неожиданно вздохнула Плава, нарушая веселое оживление остальных. – Вот же попала бабонька! Ну я тоже по молодости натерпелась обид; оно понятно, что с моего-то взять, и обижаться грех; такой разве защита? А тут вроде мужи смысленные, воины. Разве не видели?

– Да какой там воины! Обозники они! – пренебрежительно бросила Верка. – От ратников я бы коромыслом не отмахалась. Да и потом, мужи, даже самые разумные, иной раз слепые и глухие, право слово! Любой бабе понятно, а они очевидного не зрят! Уж сколь разов убеждалась: на что мой Макар не дурак, и то умаешься, пока ему самое простое растолкуешь. А намеков так и вовсе не понимает, я и рукой давно махнула.

«Чтобы баб понимать, надо их жизнь изнутри прочувствовать, а не со стороны смотреть, как большинство мужей. Филимон вон как-то сумел…»

– Да уж, – улыбнулась Арина, вспоминая, как порой недоумевала, замечая, что ее Фома уж на что умен, а не понимает того, что и ей, и свекрови яснее ясного. Даже иной раз подозревала: может, притворяется? Но убеждалась не единожды: и правда, не понимает, пока не растолкуешь! Даже недоразумения из-за этого между ними случались. Бывало, бросит несколько слов, обидит, сам не заметив. А потом, когда она ему объяснит, КАК эти слова ей слышатся, даже и пугался: «Да что ты! Я же не то совсем хотел…» Но бабам сейчас другое сказала, то, что ей самой помогло когда-то то непонимание преодолеть:

– Бабка мне частенько говорила: мужи и половины женского мира увидеть не способны. Потому они нам бесчувственными и бестолковыми чурбанами и кажутся иногда! – Она немного помолчала, подбирая слова. – А я вот, когда к вам сюда попала, подумала: а может, и мы для них так же? То, что им всем понятно, нам неведомо? От этого и они нас порой бабами-дурами величают…