Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев

углубились в луга. Впрочем далеко не поехали, поскольку зной становился всё сильней. За очередным холмом, из-за которого уже не видна была красная крыша Медианы, сошли с лошадей. Николаус и Ангелика укрылись от жарких лучей солнца в тени огромного валуна. Для Ангелики Николаус расстелил на траве свой распашной камзол.

Слуги тоже спешились и прилегли отдохнуть в корнях старинных, раскидистых дубов, что стояли поодаль, на опушке леса; достали жбанчик пива, сыр. И, кажется, очень радовались слуги тому, что сегодня не пришлось им далеко ехать, не пришлось мучиться жаждой, мучиться ожиданием того приятного момента, когда заветный жбанчик можно будет откупорить и пустить по рукам.

Кони мирно щипали траву. Приятно освежал лёгкий ветерок, веявший от леса, и он приносил временами чудный хвойный дух.

Ангелика подставляла ветерку лицо и как будто смотрела куда-то вдаль.

Она вдруг вскинула брови и улыбнулась некой озорной мысли:

— Наверное, благородного рыцаря Николауса ждёт в Литуании невеста?

— Нет, не ждёт.

Хотя вопрос её был задан полушутливым тоном, она явно относилась к нему с серьёзностью. А услышав ответ — тот самый ответ, на который, не иначе, рассчитывала, — девушка облегчённо вздохнула и снова взяла игривый тон:

— Почему же так? Это неправильно, когда у красивого благородного юноши не занято сердце.

Николаус пожал плечами:

— Не сложилось как-то... Не встретил.

— Разве в Литуании нет красивых девушек? Разве там мало состоятельных семей? — допытывалась она.

— Есть немало красивых девушек в Литуании. В этом не сомневайся, Ангелика. Но не нашёл я там той одной — единственной, — он как бы задумался на мгновение, он будто припомнил что-то. — Однако...

Она встревожилась:

— Что однако?..

— Я, кажется, нашёл её в Ливонии.

— В Ливонии? — на лицо Ангелики словно набежала тучка. — Это когда вы с Удо ездили в Феллин? Верно, сосватал какую-нибудь из родственниц старый хитрый магистр?

— Нет, ещё ранее я её нашёл.

Она взглянула ему в глаза недоумённо:

— Здесь?

— Здесь, — кивнул с улыбкой Николаус.

— Совсем близко? Я её знаю? — Ангелика, кажется, уже догадалась, о ком речь, но виду всё не подавала.

— Да, совсем близко. И ты её хорошо знаешь...

За этим разговором Ангелика сплела себе веночек, в коем преобладали жёлтые цветки, мелкие и покрупнее. Веночек очень подходил к её светлым, к золотым волосам; веночек как бы выделял, что волосы у неё — золотые.

— Кто же она? — не унималась Ангелика, разглядывая без интереса цветки.

Руки её, срывавшие всё новые цветочки, были очень красивые.

И Николаус не мог не смотреть на них:

— Я её даже поцеловал однажды, когда она была не очень осторожна и не смогла убежать от Blindekuh.

Ангелика смутилась и отвернулась.

— Она, и правда, была неосторожна. Если б это увидели слуги... они ведь такие сороки!

Девушка и Николаусу взялась венок сплести. Николаус, точно зачарованный, смотрел, как споро, как ловко двигались её белые тоненькие пальчики, складывая цветки — один к другому — и оплетая их стебельком третьего. На вид такие хрупкие, пальчики её были, наверное, очень сильны. Плотно, крепко прилегали цветок к цветку. Очень ладный и пышный получался веночек. В этом веночке было больше белых и неких маленьких синих цветков — Николаус не знал их названия.

Бросив на него подкупающе простодушный взгляд, сказала Ангелика:

— Тебе, Николаус, в веночек шёлковую ленту вплету, — девушка подвинула к себе кожаную сумку, которую всегда брала с собой на прогулки, и достала из неё несколько лент разных цветов. — Красную ленту возьму, пожалуй. Знаешь, что означает красная лента в веночке?

— Красота? — попробовал угадать Николаус.

— Нет. Любовь.

— Любовь?

— Вплету в веночек тебе любовь, и будешь счастлив.

Венок становился всё совершеннее в её умелых руках.

— Могу наискосок ленточку пустить, могу с перекрёстом... Пущу с перекрёстом скорее ленточку, — задумавшись на минутку, решила она. — И убережёт тебя от беды святой крест.

Они сидели рядышком в тени большого камня. Высокие травы скрывали их от слуг, сторожащих неподалёку. Из-за высоких трав не видели слуги, как склонился к Ангелике Николаус; верно, закружилась у сына купеческого голова. Не видели они, и как фрейлейн Ангелика к нему склонилась. Жаркий был денёк, и у девицы юной голова кругом пошла.

Волосы Ангелики, руки её, прозрачные и нежные, глаза её, глубокие и синие, как небеса, губы... губы её алые, как утренняя заря, пахли летом, лугом, пахли цветами, которые она держала, благоухали чудным сладким нектаром, коим цветы были напитаны.

Она надела на него готовый венок.

— Пусть хранит тебя всемогущий Господь!

Глава 43

На ниве сомнений взрастает уверенность

ем больше приглядывался Ульрих фон Аттендорн к юному гостю своему Николаусу, чем больше прислушивался к его словам, к речи, тем больше одолевали его сомнения. Тот ли он Николаус, коим назвался? Тот ли это Николаус, сын Фридриха Смаллана, богатого полоцкого купца и давнего друга? Тот ли самый это человек, что ребёнком гостил уже в Радбурге?..

Пожалуй, сомнения даже не столько одолевали старого барона Аттендорна, сколько просто были они и день ото дня всё крепли. И к этим крепнущим сомнениям барон то и дело возвращался в мыслях. И барон не знал, что с сомнениями своими делать, не мог он их принимать близко к сердцу и не обращать на них внимания тоже не мог.

По обыкновению, старый барон многие вечера проводил за столом у себя в покоях. Просматривал хозяйские книги, проверяя кубьясов и опманов, делал кое-какие записи-указания, оставлял на полях страниц пометки себе для памяти, прочитывал доставленные гонцами послания и сам послания писал, намечал дела на завтрашний день или просто читал какую-нибудь из книг. Однако всё настойчивее стучались ему в сознание сомнения относительно Николауса. Всё чаще задумывался старый барон, пытаясь разрешить загадку — что же тревожит его, что заставляет сомневаться при ответе на простенький вопрос: Николаус — Николаус ли?.. Откуда происходило недоверие, он долго не мог понять.

Аттендорн брал с полки грамоту, доставленную Николаусом, в который уж раз разворачивал перед собой на столе и со всем вниманием изучал её. Всё было верно: вместе с другими немецкими купцами и Фридрих Смаллан свою руку к посланию приложил, печаточку возле имени поставил. Эту печаточку Аттендорн хорошо знал.

И ругал себя за недоверие,