Черный тополь - Полина Москвитина

Но не успела ответить Анисье: послышался чей-то крик. Девчонки плакали, кажется.

Анисья оглянулась. От Боровиковых бежала женщина с ребятами. «Кажется, Мария со своей оравой. Что это они ревут?» – узнала она Марию Спивакову, вдовушку, старшую сестру Демида. А с нею – весь выводок: три плачущие девчонки и два подростка.

Агния быстро прошла мимо Анисьи навстречу Марии.

– Что случилось? – спросила.

– Ах, Боже мой! Отец с Демидом схватились, – ответила Мария. Девочки продолжали хныкать, мальчишки отошли в сторону. – Ребятишек перепугали, Господи!.. Ни с чего будто, а как собаки сцепились, ей-богу. Кто-то успел наговорить Демиду про отца, как он тут завхозовал в колхозе, и про эвакуированных… Головешиха, наверное, чтоб ей сдохнуть!

– Она везде успеет! – поддакнула Агния.

Анисью будто кто подтолкнул – она метнулась мимо Агнии и Марии с ребятишками в сторону дома Боровиковых.

Зачем она туда шла? Что ее несло к Боровиковым? «Скорее бы, скорее!» – торопила она себя, не видя по сторонам ни домов, ни лунных теней, ни чубатого тумана, успевшего укутать в серую овчину всю пойму Малтата.

Не было мира и отдохновения в эту тихую и звездную ночь.

Из дома Боровиковых, как из кипящего котла сатаны, рвутся в ограду истошные крики, рев, бабьи причитания.

Что-то звонко треснуло, рассыпалось на осколки. Кто-то бухнул в стену. Потчуют друг друга матерками. Сенная дверь открыта настежь, и на крыльце толпятся мужики и бабы, Бог весть откуда набежавшие на шум драки.

Началось будто бы с пустяка…

Филимон Прокопьевич в застолье оказался рядом со сватом Андроном Корабельниковым, колхозным кузнецом, еще здоровым и сильным мужчиною, хотя ему и перевалило за шестьдесят лет. Андрон слыл на деревне за молчуна и правдолюбца. Он скромно сидел в застолье в залатанной рубахе, не ввязываясь в разговор.

Филимон Прокопьевич, бахвалясь, уязвил свата Андрона, выставив на посмеяние компании Андронову залатанную рубаху.

– Вот хотя бы Андрона взять, – кивнул Филимон Прокопьевич. – Как ежели по совести: мало ли ты, Андрон, железа перековал на разные штуковины?

– Много! – ответил Андрон.

– А чаво ж ты рубаху себе не выковал за тридцать годов в колхозной кузнице? Ты ведь еще, помню, в коммуне был?

– Был. Как же!

– И там рубаху не выковал?

Андрон – всклоченный, седоголовый, готов был провалиться в подполье от стыда.

– Дык не выковал, Филимон Прокопьевич. Колхоз не прииск, а так и другие гарнизации. Само собой.

– «Гарнизации!» – хохотнул Филимон Прокопьевич, по-хозяйски развалясь в переднем углу. – Гарнизацию, сват, надо иметь у себя в башке, тогда и жить можно, хе-хе-хе! Кочуй ко мне в лесхоз, хоша бы в лесообъездчики! Обую, одену и денег еще отвалю. У меня мошну набьешь и килу не наживешь. Это тебе не колхоз, сват!..

Может быть, тем бы и дело кончилось – потехою над пристыженным Андроном в залатанной рубахе, если бы на другом конце не поднялся Демид. Он был еще трезвым, как и все в застолье, но в его лице и особенно во взгляде, который он кинул на Филимона Прокопьевича, было что-то чуждое мирной компании, чересчур серьезное и взыскательное. Со стороны Филимона уставились на него четверо – сам Филимон, сват Андрон, Фрол Лалетин и улыбающаяся Авдотья Елизаровна; но улыбка ее моментально сгасла, встретившись с Демидовым отталкивающим взглядом. По левую сторону стола на табуретках и скамейке сидели тетушки Демида, которых он и в бытность парнем в Белой Елани никогда не навещал – Авдотья Романовна, не в пример матери, крепкая, здоровая, носатая, с мужскими плечами и такими же крупными ладонями рук, и ее младшая сестра, Аксинья Романовна, мать Степана Вавилова – свекровушка беспутной Агнии Аркадьевны. А с ними – медвежатник Санюха Вавилов со своей толстой Настасьей Ивановной, и на уголке стола примостился тронутый умом седенький Мургашка, ссохшийся и скрюченный, как паук.

На лавке, спиной к двум окнам, разместились в некотором роде единомышленники Демида – Павлуха Лалетин, председатель «Красного таежника», милиционер Гриша, сестра Мария Филимоновна с двумя черноголовыми парнишками – одному за четырнадцать, другому – двенадцать, ничуть не похожими на боровиковскую кость – мелкой спиваковской породы; сидела еще Апросинья Трубина, соседка-вдова, муж которой был убит бандитами в 1918 году. Пышная и веселая Фроська с матерью потчевали гостей. На столах было собрано и жарево и варево – сами гости нанесли; хозяюшка-то с куска на кусок перебивалась – не до угощений.

Сам Филимон Прокопьевич ничего худого не заподозрил со стороны Демида. Может, что скажет про свой плен. И, как бы подталкивая, намекнул:

– Скажи-ка, Демид, как там в загранице живут людишки. Ты ведь в Германии и во Франции побывал. Колхозники там есть али другие вот такие гарнизации, где хаживают в таких рубахах – заплата на заплате, как вот у свата Андрона? Очинно интересно знать.

– Довольно, папаша, не хорохорься! – врезал Демид. – У тебя «гарнизация», вижу, самая крепкая!

– Экое! – поперхнулся Филимон Прокопьевич.

– За границей такие, как ты, – живьем людей глотают, вместе с заплатами. Там это позволено.

– Вот те и на! – ахнул Санюха-медвежатник.

– В каком смысле? – таращился Филимон Прокопьевич.

– В том смысле, папаша, в каком ты показал себя во время войны завхозом колхоза. Поработал на славу, говорят. И теперь еще, наверное, эвакуированные поминают тебя лихом. Обдирал ты их, говорят, ловко – «воссочувствие» оказывал! За буханку хлеба – шаль; за полпуда – шубу или пальто. На это ты горазд со своей «гарнизацией»! Таким ты всегда был. Содрать шкуру с ближнего – и не охнуть. Теперь вот стриганул в лесхоз – и там приложишь руки. А руки у тебя с крючьями.

Наступила до того страшная, неподвижная тишина, что, казалось, вся компания враз окаменела. Никто ничего подобного не ожидал услышать от Демида. Головешиха и та струхнула – это ведь она «качнула Демиду все новости про Филимона Прокопьевича!..». Сам Филимон сперва растерялся, шея и лицо его сравнялись в цвете с бородой, до того налились кровью, а Демид подкидывает:

– Помню тебя, папаша, помню! В тридцатом ты быстренько умелся из деревни – «гарнизация сработала»; овец и двух коров прирезал и мясо увез на паре лошадей. Коллективизация припекла, понятно!.. Где ты скитался три года? И с чем явился? Со вшами? Да еще имущество кулаков Вавиловых прятал у себя.

– Осподи! Демушка! – всполошилась мать.

– Ты зрил то имущество, проходимец?! – взорвался Филимон Прокопьевич.

– Головня может подтвердить.

– Головня? – заорал Филимон, будто в застолье были глухие. – Штоб ты околел вместе с Головней! Али не тебя с Головней выдернули из леспромхоза как вредителей и врагов народа? Ты успел стригануть из деревни, выродок, да еще Агнею-дуру обрюхатил! А теперь дочь Полюшку сыскал, проходимец? Ты ее растил, выродок? Али не из-за тебя Агнея в петлю залазила и вот у Санюхи девчонку родила? И меня ишшо поносишь какими-то акуированными? Отрекайся от слов сей момент али выброшу из дома!