Орина дома и в Потусторонье - Вероника Кунгурцева

— Ты здорово лезешь! Просто циркач! А раныпе-то, помнишь — ходить не умел как следует… Я думала, ты парализованный…

Сана молчал — он мог только подниматься. И вот он уцепился за край мокрого сруба, повис на руках и… переметнулся наружу. Он исчез…

— Павлик! — заорала Орина. — Павлик, ты где?! Я тебя не вижу!

В солнечном квадрате, перечеркнутом воротом колодца, похожем на букву Н, показалась голова. Павлик Краснов крикнул ей:

— Ого! Этот колодец — в Курчумском лесу! Я вижу школу… И вон — трактор в поле… Я сейчас сброшу вниз бадью — ты залезешь в нее, и я тебя вытащу… Прижмись к стене…

Ведро на цепи с победным звоном ухнуло к её ногам, обдав водицей. Она встала в бадью, боясь выдавить дно, и впилась руками в цепь; он с натугой крутил ворот, и она, помаленьку, по воробьиному шажку, крутясь вокруг железной оси, раскачиваясь на цепи, точно гиря в часах, взлетала…

Становилось все светлее и светлее — Павлик стал негативом, Орина не могла разглядеть его лица: он протянул в колодец руку, она — встречу ему — свою…

Угловидная ручка ворота вырвалась, ворот, точно ротор, стал бешено вращаться, размотавшаяся цепь хлестнула ее — и она, опрокинувшись, слыша удвоенный крик, полетела во тьму.

…Она не могла пошевелить ни рукой ни ногой, да что — ни один мускул в ней не подрагивал! она не могла вскинуть прижатые камешками веки, не могла улыбнуться. Она чувствовала страшную тяжесть во всем скованном теле, она силилась встать — и не могла. Она знала почему — она вросла в землю, она стала прахом земным. Голова, которую не поднять, поросла Наговицыным лесом, на сердце лежит Поселок, школа — ее печень, в левом кулаке зажат «9-й километр», на коленной чашечке согнутой левой ноги — Пурга, к ногтю большого пальца прилепился Агрыз; по правой руке вьется дорога к Прокошеву. На ней одно украшение — голубой шелковый поясок Постолки, с деревянной пряжкой моста. И за пупком Курчума, в чистом поле — темный, шаманский, страшный Курчумский лес. Вдруг кто-то расстегнул пряжку — распустил голубой поясок. Веки её приоткрылись — там, далеко, за краем мира проявилось облачное лицо, наклонилось, она попыталась поднять навстречу ему руки, но никак не могла, миллионами корней — кровеносных сосудов связанная с этой землей. Рыжебородый странник прикоснулся к ее губам, сноп лучей проник в колодец курчумского леса — и дрожь прошла по земле. Все сдвинулось, стронулось со своих мест, Наговицын лес зашевелился, — Поселок тряхнуло, еще раз, и еще… Она выпустила из разжавшихся пальцев «9-й километр»…

— Свет… Больно! — прошептала Крошечка, открыв глаза и тут же их закрывая.

Голос над ней произнес:

— Светобоязнь. Остаточные явления. Ничего… Главное — очнулась.

Другой голос говорил:

— Трое суток без сознания, думали, Алевтина Юрьевна, уж не придет в себя. А вот глядите: живехонькая, разговаривает… И параличей нет, небольшой парезик — ерунда…

— Где он? — не открывая глаз, внятно спросила Орина.

— Слышите, слышите? — говорил второй голос, не отвечая на вопрос.

— Где он? — строго повторила Крошечка, приоткрыв глаза и чуть не ослепнув от белизны халатов, сгрудившихся возле нее.

Она увидела, что лежит в палате, у окна, за окошком — деревья, у которых почему-то не по-осеннему зеленые листья.

— Кто — он? — спросила старенькая, сухонькая врач Алевтина Юрьевна, вокруг которой клубились остальные белохалатники.

— Тут мальчик лежал, в коридоре…

— Тут, деточка, много мальчиков лежало в коридоре, и девочек тоже… И сейчас лежат, столько больных — некуда класть! Как звали мальчика-то?

Орина нахмурилась — она не помнила… Был какой-то мальчик, очень важный для нее мальчик… И он исчез… Как его звали?..

— А можно мне… зеркало? — подняв чугунную руку и ощупывая лицо, спросила она.

Алевтина Юрьевна сказала:

— Ну дайте ей зеркало…

Кто-то сунул под нос ей круглое карманное зеркальце в черной окантовке — Крошечка еще больше нахмурилась: тут отражалась… не она!

— А почему я… такая маленькая?.. И… и рот кривой?

— Потому что нормальной пищи не ела… Тебя три дня через капельницу глюкозой кормили, вот ты и стала маленькая и тощая. Ничего, скоро совсем поправишься и вырастешь большой и толстой… — говорила сестра со вторым голосом. — Алевтина Юрьевна, там мать с бабкой, сколько времени на улице дожидаются, под окнами дежурят… Пустить? Бабушка-то из нашей системы — фельдшерицей сколь лет проработала… Наговицына, может, помните?

— Как не помнить! После обхода пустите. Ненадолго! — сказала главврач, и вся компания перешла к следующей койке.

Орина, щурясь, в полудреме стала глядеть на желтую акацию в противоестественной зеленой листве, на груди у нее лежало круглое зеркальце.

Орина делала уроки, когда в дверь постучали. Она подняла голову от тетрадки, ударилась локтем о ребро стола, и тотчас с острия перышка слетела густая чернильная капля и упала как раз на середину странички со сделанным упражнением: получилась клякса. Крошечка закусила губу — и покосилась на бабушку: кажется, она ничего не заметила, потому что кричала:

— Кто там? Входите, не заперто!

В прихожую ввалилась Тася Потапова; из сеней понесло стылым холодом. Продавщица спросила: дескать, не помешаю, Ефремовна, нет? Бабушка воскликнула:

— Уж помешаешь!.. Конечно нет…

Тася сбросила на лавку тулуп, сняла валенки, оставшись в толстых шерстяных носках, и бабушка повела соседку на кухню пить чай, а Крошечка, промокнув кляксу и закрыв тетрадку, побежала за ними.

Тася достала из кармана конфеты «Снежок» и сунула Орине: дескать, угощайся. Пока бабушка разливала чай по чашкам да резала шаньги, продавщица спрашивала: дескать, Лиля-то не вернулась еще из школы?

— Не-ет, шесть уроков сегодня, да еще к елке готовятся…

— А ехать-то не передумали, Ефремовна?

— Нет. Уже и билеты куплены!.. На каникулах, Тася, уезжают… Куда едут, зачем — не знаю… Чего им тут не сидится?! Врачи, мол, сказали — надо Оринку к морю… Да это предлог один… Это Ирка Деветьярова сбила Лильку с толку, умотала на юг и письмо моей шлет: дескать, дорогая подруга, виноградье тут само собой растет, и лаврушка висит прямо на деревьях! Эта лаврушка Лильку мою и доконала… И ей тоже надо стало: лаврушку с веток рвать и в суп кидать! Написала письмо в край, так, мол, и так, не нужна ли где учительница немецкого языка… И на-ко: ответ приходит — нужна! В Сочах-де, ну… не то чтобы в самих Сочах, а в какой-то дыре, вроде нашей… В чайном совхозе, Тася — вот как!