Гвардеец - Дмитрий Дашко

Я был в Прибалтике давным-давно, еще в детстве. Родители взяли меня в поездку, включавшую в себя посещение Риги. В те недобрые времена Латвия входила в СССР, но уже делала первые попытки к выходу в свободное плавание. В основном это выражалось в следующем: половина встреченных прохожих твердо объявляла, что не говорит по-русски и не может по этой причине помочь найти нужное место.

Мы гуляли по узким улочкам старинного города, любовались прекрасной архитектурой, заходили в магазины, которые были чуть побогаче, чем у нас в средней полосе России. Помню, как удивлялся дисциплинированности латышей, терпеливо дожидавшихся зеленого сигнала светофора, хотя поблизости не было никаких машин, а расстояние до противоположной стороны составляло метра три-четыре, не больше.

Никто не кричал в спину «оккупант» или «чемодан-вокзал-Россия», однако общая нервозность ощущалась. Она витала в воздухе, подобно смогу.

Нечто подобное я чувствовал и здесь. Формально герцогство Курляндское принадлежало Польше, и паны пока были здесь в большой власти. Сказывалось и соседство России. Наличие под боком двух хищников заставляло курляндцев нервничать. Рано или поздно им предстояло сделать выбор. Они это понимали.

К тому же по этих краям не так давно прокатилась война, а она никогда не проходит бесследно.

Мы видели много разрушенных и заброшенных хуторов, опустевшие поля, на которых некому было работать, разоренные замки, помнившие еще крестоносцев.

Родовое поместье фон Гофенов представляло собой одноэтажный каменный дом с оштукатуренными серыми стенами и белыми окнами. Дом стоял подобно маяку на возвышении — высоком холме. Неподалеку протекала неторопливая речушка с прозрачной и холодной водой. Вдоль нее расположились несколько хуторов. Из подворий доносилось мычанье коров и блеянье коз.

Мы прибыли к вечеру, и скотина уже загонялась в хлев.

В хозяйском доме нас заметили, на порог высыпали женщины, одетые в серые домотканые платья, в белых чепцах на головах. С ними единственный мужчина — высокий, в темном камзоле с воротником-жабо. Немного погодя вышла еще одна женщина в длинном платье строго покроя, с темно-русыми волосами и добрыми лучистыми глазами.

Сердце сразу забилось быстрее. Это была мать Дитриха. Выглядела она хорошо — гораздо моложе своих сорока с небольшим лет. Насколько я понял от Карла, муж ее, мой «отец», скончался довольно давно, оставив молодую вдову, маленького сына и небогатое поместье, пришедшее в полное запустение благодаря нечистому на руку управляющему. Однако храбрая женщина мужественно выдержала удар судьбы, взяла все в свое руки — вор-управляющий быстро лишился места, запущенное хозяйство постепенно выкарабкалось из руин, а сын получил вполне сносное, пусть и целиком домашнее воспитание.

Звали баронессу Эльзой фон Гофен, и это имя почему-то шло ей лучше других.

Мы подъехали к дому. Я лихо соскочил с седла, взбежал на крыльцо и, опустившись на одно колено, прижался губами к теплой руке матери. И сразу стало хорошо, будто на самом деле оказался на пороге родного дома, вернувшись после далеких скитаний.

А когда выпрямился, увидел поджатые губы баронессы и глаза, излучающие обиду и недовольство.

— Нет, это не мой сын, — сказала она.

Кровь бросилась мне в лицо. Неужели материнское сердце подсказало баронессе, что с сыном произошла подмена? Я сжал ее руку еще сильнее, с тоской приготовился выслушать безжалостный приговор.

— Нет, мой сын обязательно хоть раз написал бы матери, — продолжила баронесса.

Она позволила мне встать на ноги. Я увидел слезы в ее глазах, посеребренную прядь волос и красивое и в то же время доброе лицо. Не знаю, что сподвигло меня на последовавшие действия, возможно, и вправду ожила часть, доставшаяся от настоящего Дитриха: я обхватил ее за талию, рывком оторвал от крыльца и закружил в безумном танце сыновней любви.

Она забарабанила по моей спине кулаками, засмеялась:

— Отпусти, негодник. Поставь на землю! Слышишь, что я говорю? Немедленно...

— Поставлю, как только скажешь, что я твой сын!

— Ох, сыночек, — всхлипнула баронесса.

Я отпустил ее, обнял со всей нежностью и держал в объятиях до тех пор, пока пропылившаяся рубашка не стала мокрой от слез.

— Мама, мама, — голос мой дрогнул.

Былое чувство внутреннего раздвоения исчезло. И Дитрих, и я — мы вновь стали одним целым.

— Проходи внутрь, сынок. Вижу, что ты и Карла с собой привез!

Успевший соскочить с коня кузен снял шляпу и отвесил изысканный поклон:

— Рад увидеться с вами, дорогая тетушка!

— Я тоже рада встрече с тобой, мой мальчик. Знаю, что тоже не баловал родителей письмами.

— Мы были очень заняты, тетушка. И потом — я же знал, что непременно с ними свижусь в самое ближайшее время.

— Отужинаешь с нами или поедешь к родителям?

Карл вопросительно посмотрел на меня, я пожал плечами — поступай как хочешь. Мы договорились, что пробудем на родине не больше одного дня.

— Простите, тетушка, завтра мы снова отправляемся в путь. Я утром навещу вас.

— Как? — всплеснула руками баронесса. — Всего один день — и в дорогу?

— Простите, мама. У нас неотложное и очень важное дело, — сказал я.

— А кто с вами?

Гренадеры смущенно улыбались.

— Это мои товарищи, мама. Я расскажу о них поз же.

— Что же мы стоим? — спохватилась баронесса. — Проходите в дом, я похлопочу об ужине. Не беспокойтесь за лошадей, мой конюх все сделает. И еще... Яков, отправляйтесь к пастору. Скажите, что я приглашаю его к нам на ужин в честь возвращения сына.

Пришлось выступить вперед и сказать:

— Не надо никого звать, мама. Тем более пастора.

— Почему? — удивилась Эльза фон Гофен. — Разве я не могу показать ему, как вырос мой сын, как похорошел, каким здоровяком он стал?

— Позже, мама, позже. Я все объясню потом. А пока... — Я достал из-за ворота рубашки православный крестик и увидел изумление на лице матери.

— Хорошо, — подавленно сказала она, — это многое объясняет. Поговорим позже, ты прав, дорогой Дитрих.

Я вошел, чувствуя на спине неприязненный взгляд Якова. И вряд ли он был вызван переходом в другую веру — нательного крестика слуга не мог разглядеть. Значит, тут что-то личное, какие-то призраки из прошлого. Жаль, Дитрих мне не советчик.

Эльза фон Гофен отдавала распоряжения. Нежданно-негаданно свалившихся гостей следовало разместить, накормить. Пока резали поросенка, насаживали его на вертел, баронесса лично распределяла, кого и где устроить.

Дом не впечатлял размерами, однако две гостевые комнаты в нем нашлись — Чижиков и Михайлов поселились вместе, Михай, как всегда, предпочел одиночество. Меня баронесса привела в светлицу, некогда служившую спальней для ее сына: на полу — выделанная медвежья шкура, на стене охотничье ружье без особых украшений, рядышком трофей — голова лося с раскидистыми рогами. Знать бы, кто подстрелил. Возле окна широкая деревянная кро ать с высокой спинкой и прозрачным балдахином, комод с тикающими часами. Два мягких стула возле мощного дубового шкафа, сто лет не топленный камин. Похоже, здесь не жили больше года, однако чистота поддерживалась идеальная — практически медицинская стерильность: ни пылинки, ни соринки. На комоде две книги — традиционная Библия и, похоже, какой-то роман. Я бросил беглый взгляд на обложку, нет, автор мне неизвестен. Судя по названию, рыцарский роман. Выходит, настоящий Дитрих не только охотился, еще и находил время для книжек. Похвально для молодого человека.