Убийца по прозвищу Англичанин - Дэниел Сильва

– Пошел…

Холод, встретивший Габриеля, когда он шагнул через порог двери наверху лестницы, был словно пощечина. Была вторая половина дня, вечер быстро приближался, ветер пел в елях. Холод начал жечь руки Габриеля. Надо было ему взять перчатки мертвеца.

Он посмотрел вверх и нашел пик Юнгфрау. Несколько мазков бледно-розового света лежали на ее склоне, но остальной массив горы был синий и серый и исключительно грозный. Говорят, что на Юнгфрау ветер дует со скоростью двести миль в час.

Дверь была из цемента и стали, словно вход в секретный военный бункер. Габриель подумал: интересно, сколько их разбросано по владению Гесслера и какие еще чудеса могут быть открыты человеком, получившим к ним доступ? Он выбросил эти мысли из головы и стал сосредоточенно ориентироваться. Он находился менее чем в пятидесяти ярдах позади бассейна и в нескольких ярдах от деревьев.

«…иди вниз по склону горы…»

Он пересек открытое пространство по глубокому – по колено – снегу и вошел в лес. Где-то залаяла собака. Псы Гесслера. Интересно, подумал он, сколько пройдет времени, прежде чем другой охранник зайдет в подвал и обнаружит труп? И как долго сможет Петерсон прикидываться, будто на него напал человек, которого избили до полусмерти?

Под деревьями царил мрак, и, продвигаясь на ощупь, Габриель вспомнил, как пробирался ночью к вилле Рольфе в Цюрихе, где обнаружил в потайном ящике стола спрятанные фотографии.

«Герр Гитлер, позвольте представить вам герра Рольфе. Герр Рольфе согласился оказать нам кое-какие услуги. Герр Рольфе – коллекционер, как и вы, мой фюрер».

Холод обладал одним преимуществом: после нескольких минут Габриель уже не чувствовал своего лица. Здесь снег был менее глубокий, но каждый шаг вел в неизвестность: то из земли торчал кусок скалы, то ствол упавшего дерева, то нора, оставленная зарывшимся было в снег животным. Четыре раза Габриель терял равновесие и падал, и каждый раз ему все труднее было вставать. Но он вставал и продолжал идти вниз по склону – вниз, туда, где его ждали Одед и Эли.

Габриель вышел на небольшую поляну, где стоял на часах охранник. Он стоял ярдах в двадцати впереди, слегка повернувшись, так что Габриель видел его вполоборота. Он не был уверен, что сможет произвести точный выстрел с такого расстояния – при своих контузиях, опухших глазах и замерзших руках, поэтому он продолжал идти вперед, надеясь, что темнота достаточно долго будет скрывать его потрепанный вид.

Он прошел несколько шагов, как вдруг наступил на сук, и тот треснул. Охранник повернулся и уставился на Габриеля, не зная, как быть. А Габриель продолжал спокойно и размеренно иди, словно сменщик, направляющийся для выполнения своих обязанностей. Когда Габриель был в трех футах от охранника, он вытащил из кармана «беретту» и нацелил револьвер в грудь охраннику. Пули изрешетили мужчину, вылетев из спины вместе с кровью, плотью и клочьями полиэфирной ткани.

Выстрел эхом прокатился по горе. Тотчас залаяла собака; за ней – другая; потом третья. В вилле зажглись огни. От поляны вниз шла узкая дорога – по ней могла проехать лишь маленькая машина. Габриель попытался бежать, но не смог. В его мускулатуре не было ни силы, ни координации, необходимых для того, чтобы бежать вниз по склону покрытой снегом горы. Поэтому он шел – и то с трудом.

Через какое-то время он почувствовал, что земля под ногами становится менее покатой, словно гора Гесслера переходила в долину. И тут он увидел огни «фольксвагена» и две фигуры – не фигуры, а тени Лавона и Одеда, топавших ногами от холода.

«Продолжай идти! Шагай!»

Он услышал сзади лай собаки, а вслед за ним – голос человека:

– Стой! Стой – стрелять буду!

Судя по звуку, они находились очень близко – ярдах в тридцати, не больше. Он посмотрел вниз. Одед с Лавоном тоже это услышали, так как полезли вверх по дороге навстречу ему.

А Габриель продолжал идти.

– Стой, я сказал! Остановись сейчас же, не то стрелять буду!

Габриель услышал урчание и, обернувшись, увидел, что овчарку спустили с ремешка и она, словно лавина, понеслась к нему. За собакой следовал охранник с автоматом в руке.

Габриель помедлил лишь долю секунды. Кого первым? Собаку или человека? У человека было оружие, у собаки – челюсти, которые могли разорвать ему спину. Собака прыгнула по воздуху к нему – он поднял одной рукой «беретту» и выстрелил в ее хозяина. Пуля попала ему в грудь, и он рухнул на дорогу.

А пес ударил головой в грудь Габриеля, и тот упал. Ударившись правым боком об обледенелую дорогу, он выпустил из руки «беретту».

Пес тотчас нацелился в горло Габриеля. Он поднял левую руку, прикрывая лицо, и пес схватил ее. Габриель вскрикнул, когда зубы пса, прорвав защитный слой куртки, вонзились в его руку у плеча. Пес рычал, тряся огромной головой, пытаясь сдвинуть его руку, чтобы насладиться мякотью горла. А Габриель отчаянно молотил по снегу правой рукой в поисках «беретты».

Пес укусил сильнее, ломая кость.

Габриель закричал от невыносимой боли. Эта боль была мучительнее всего, что делали с ним головорезы Гесслера. Он в последний раз провел рукой по земле. И на этот раз нащупал рукоятку «беретты».

Изогнув свою массивную шею, пес сумел отвести в сторону руку Габриеля и рванулся к его горлу. Габриель прижал дуло револьвера к ребрам пса и трижды выстрелил ему в сердце.

Затем сбросил с себя собаку и поднялся. С виллы доносились крики, и гесслеровские псы заливались лаем. Габриель двинулся по дороге. Левый рукав его куртки был изодран, и по руке стекала кровь. Через минуту он увидел бежавшего к нему Эли Лавона и повис у него на руках.

– Продолжай идти, Габриель. Ты можешь идти?

– Могу.

– Одед, поддержи его. Господи, что они с тобой сделали, Габриель! Что они с тобой сделали!

– Я могу идти, Эли. Отпусти меня – я пойду.

Коттедж стоял возле узкого устья реки, набухавшей во время приливов, – низкий, и массивный, и крепкий, словно корабль, с хорошей двойной дверью и окнами с белыми ставнями. Габриель вернулся в понедельник. Картина – голландская запрестольная перегородка четырнадцатого века – прибыла в среду от «Изящного искусства Ишервуда», из лондонского района Сент-Джеймс. Она была запрятана в сосновый ящик повышенной прочности, который по узкой лестнице внесли в студию Габриеля двое плотных парней, пахнувших выпитым за ленчем пивом. Габриель избавился от запаха, открыв окно и бутыли пахучего растворителя.

Он не спеша распаковал картину. Из-за возраста и хрупкости она была отправлена не в одном, а в двух ящиках: внутренний ящик сохранял ее структуру, а внешний обеспечивал ее стабильное состояние. Наконец Габриель убрал подушку из пенопласта и защитный саван из силиконовой бумаги и поставил полотно на мольберт.