Хрупкая душа - Джоди Пиколт

Учительница сделала шаг вперед.

— Нет, Сэфайр. И вообще — не надо притворяться ничьей подружкой. Мы ведь и так здесь все друзья, правда?

— Да, мисс Уоткинс, — пропел весь класс.

Сэфайр? Эту девчонку действительно звали Сэфайр — «сапфир»? Когда мы только пришли, я пробежала глазами клейкую ленту над деревянными шкафчиками: Флинт, Фриско, Кэссиди.

Неужели люди перестали называть своих детей Томми и Элизабет?

Я не впервые задумалась о том, выбирала ли моя кровная мать мне имя. Называла ли она меня Сарой или Эбигейл, чтобы затем похоронить этот секрет, когда приемные родители дали мне новую жизнь?

Ты сегодня передвигалась в инвалидном кресле, а значит, остальным детям приходилось тесниться, чтобы ты с помощницей тоже могла порисовать или поиграть с цветными палочками.

— Такое странное чувство, — тихонько поделилась со мной Шарлотта. — Я никогда раньше не наблюдала за ней здесь. Меня как будто пустили в святая святых.

Я наняла съемочную группу, чтобы запечатлеть один день из твоей жизни. И хотя речь у тебя была достаточно развита, чтобы ты могла давать показания сама, приглашать тебя на свидетельскую трибуну было бы бесчеловечно. Я не могла допустить, чтобы ты находилась в зале суда, когда твоя мать будет вслух рассуждать об упущенной возможности аборта.

Мы приехали к вам домой в шесть утра, Шарлотта как раз шла будить вас с Амелией.

— Ой, какая фигня! — промычала Амелия, заметив оператора. — Весь мир увидит, какая у меня по утрам прическа.

Она тут же вскочила и скрылась в ванной, но тебе понадобилось куда больше времени. Каждый переход осуществлялся с предельной осторожностью: из постели на ходунки, с ходунков — в ванную, из ванной — обратно на кровать, одеваться. Поскольку утро было для тебя самым болезненным временем (попробовали бы вы поспать на срастающихся костях), Шарлотта за полчаса до нашего приезда дала тебе болеутоляющее. После этого ты еще чуть-чуть подремала, пока оно не начало действовать, и только тогда она помогла тебе встать окончательно. Шарлотта выбрала кофту с «молнией» спереди, чтобы тебе не приходилось поднимать руки и натягивать свитер через голову: последний гипс тебе сняли всего неделю назад, и выше локтя рука оставалась неподвижной.

— Что еще сегодня болит? Кроме руки? — спросила Шарлотта.

Ты словно произвела быструю инвентаризацию своего скелета.

— Бедро, — поразмыслив, ответила ты.

— Как вчера или сильнее?

— Как вчера.

— Пойдешь сама? — спросила Шарлотта, но ты помотала головой.

— От ходупков болит рука.

— Тогда я привезу кресло.

— Нет! В кресле я не хочу…

— Уиллоу, выбора у тебя нет. Я не смогу целый день носить тебя на руках.

— Но я терпеть не могу это кресло…

— Тогда старайся, чтобы поскорее научиться ходить самой.

На камеру Шарлотта объяснила, что ты оказываешься между двух огней: старый перелом на руке еще не сросся, а на бедре уже появился новый. Адаптационное оборудование — те же ходунки — создавало нагрузку на руку, а ты не могла терпеть это долгое время. Оставалось, следовательно, только кресло с ручным управлением. Кресло тебе не меняли с двух лет. В свои шесть ты уже давно из него выросла и под конец дня неизменно жаловалась на боль в спине и во всех мышцах, но страховка не покрывала приобретение нового кресла, пока тебе не исполнится семь лет.

Я ожидала стандартной утренней суматохи, усугубленной твоими особыми потребностями, но Шарлотта действовала методично. Пока Амелия судорожно искала тетрадку с домашним заданием, она успела расчесать тебе волосы и заплести две косы, поджарить яичницу и тосты, загрузить тебя в машину вместе с ходунками, тридцатифунтовым инвалидным креслом, раскладным столиком и ножными скобками (это понадобится на сеансе физиотерапии). На автобусе ты ездить не могла — из-за неизбежных кочек на дороге могли возникнуть микротрещины, — так что в садик тебя повезла Шарлотта, по пути закинув в школу и Амелию.

Я ехала за вами на своей машине.

— Из-за чего весь сыр-бор? — спросил оператор, когда мы остались одни. — Ну, маленькая. Ну, ходит с трудом. И чего?

— Если ты сейчас резко нажмешь на тормоз, у нее будет перелом, — пояснила я.

Но в глубине души я знала, что он прав. Присяжные увидят, как Шарлотта завязывает своей дочери шнурки на ботинках и застегивает на ней ремень безопасности в машине, и рассудят, что жизнь у нее не сложнее, чем у любого маленького ребенка. Нам нужна была настоящая драма — падение или, еще лучше, перелом.

Господи, что же я за человек — желаю шестилетней девочке покалечиться?

Когда мы приехали, Шарлотта выволокла всё снаряжение из машины и сгрузила в углу классной комнаты. В краткой беседе с учительницей и твоей помощницей Шарлотта рассказала, что тебя сегодня беспокоит. Ты тем временем сидела в кресле у шкафчиков, к которым все прочие дети шустро подбегали вешать пальто и разуваться. У тебя развязался шнурок, и ты попыталась сама его завязать, но не смогла дотянуться. Какая-то девочка помогла тебе. «Я как раз научилась», — равнодушно заметила она и, сделав две петельки, стянула их узлом, после чего вприпрыжку поспешила по своим делам. Ты проводила ее долгим взглядом. «Я и сама умею», — сказала ты с каким-то едва слышным надрывом.

Когда пришло время обедать, помощница подняла тебя к раковине, чтобы вымыть руки: сама ты не доставала. Пятеро ребят всеми правдами и неправдами добивались чести сесть рядом с тобой. Вот только на перекус тебе отвели всего три минуты, потом надо было ехать на физиотерапию. Только за этот день, как выяснилось, тебе предстояли визиты к физиотерапевту, оккупациональному терапевту, логопеду и протезисту. Когда же ты могла побыть обычным ребенком в детском садике? И могла ли в принципе?

— Как, по-вашему, всё пока что хорошо? — спросила Шарлотта, когда мы шли по больничному коридору. — Присяжным этого хватит?

— Не волнуйтесь. Это уже моя забота.

Кабинет физиотерапии вплотную примыкал к спортзалу. На сверкающем полу преподавательница выстраивала ряд мячей для кикбола. Сквозь стеклянную стенку ты видела всё, что там происходило, и мне это показалось чрезвычайно жестоким. Каков будет результат: ты воодушевишься и с новыми силами бросишься в бой — или просто впадешь в отчаяние?

Два раза в неделю Молли приезжала к тебе в школу, один раз тебя привозили к ней. Сама Молли оказалась стройной рыжеволосой девушкой с на удивление низким голосом.

— Как там наше бедро?

— Все еще болит, — сообщила ты.

— Болит в смысле «я скорее умру, чем буду ходить» или в смысле «ой, больно»?

Ты рассмеялась.

— «Ой».

— Хорошо. Тогда давай показывай.

Она вытащила тебя из кресла и усадила на пол. У меня перехватило дыхание: я еще не видела, чтобы ты передвигалась без ходунков. Ты слабо зашевелила ножками, как будто икала. Правая стопа оторвалась от пола, за ней потянулась левая, пока ты не застыла на краю красного мата. Толщиной он был всего в дюйм, но ты целых десять секунд поднимала левую ногу, чтобы одолеть это препятствие.