Венецианская блудница - Елена Арсеньева

Лючия, подобрав юбки, ринулась за ним: эта пасекапринадлежала ее мужу, поэтому ничего преступного они не совершали. Однакоистинные хозяева ульев – пчелы, верно, судили иначе. Сначала они свысокапоглядывали на пришельцев, неодобрительно жужжа. Князь Андрей отыскал внезапертой избешке глиняную миску с сотами и взял немного с собою в малуюмахоточку. Этого пчелы не одобрили и спустились пониже. Лючия раздраженноотмахнулась раз и другой… потом чаще. Князь Андрей, заметив, крикнул: «Радибога, стой спокойно!» – но как она могла стоять спокойно, когда черно-желтыелетучие враги свистели вокруг, как пули, и лезли прямо в лицо! Да и позднобыло: хозяева ульев уже и сами утратили спокойствие и раздраженно сталинападать. Одна из них забилась Лючии в волосы, запуталась в них, жужжала ирвалась вон. Как нарочно, сегодня Лючия оставила длинные, густые кудрираспущенными – и теперь напрасно трясла ими, чтобы освободиться от пчелы. Вконце концов та вырвалась на волю, но не смогла не отомстить и ужалила Лючию вухо.

Мадонна! Да ничего больнее и вообразить невозможно! Лючияпринялась нещадно бить себя по голове, отчаянно визжа… движения ее взбесилипчел окончательно. Они напали на нее и на князя Андрея, всего перемазанного вмеду, с таким неистовством, что молодая пара, отмахиваясь чем попало, опрометьюбросилась из огорода.

По счастью, большинство пчел удовлетворились позорнымбегством врагов, но две или три не успокоились до смерти, перед которой оникрепко ужалили главного похитителя сотов.

Оторвались от преследования только у реки и здесь долго ипечально вытаскивали из укусов жала и прикладывали к опухшим местам сыруюземлю, унимая жгучую боль.

День близился к исходу, и небо с нежными облаками отражалосьв темнеющем зеркале вод. Солнце пошло на закат, и бледное, теплое золотоокрасило небеса.

– Как мед, – тихо сказал князь Андрей. – Солнце цвета меда.Погляди.

Лючия покосилась в миску, которую он так и не бросил, накакие-то серые, неаппетитного вида комья в ней, сочившиеся тягучей золотистойжидкостью. Брезгливо коснулась пальцем, лизнула.

Это было чудесно! Запах, сладость, аромат ушедшей весны –первый, молодой летний мед! Через минуту они уже вовсю жевали соты, облизывалипальцы, смеялись, глядя друг на друга… У Лючии медом были измазаны щеки – князьАндрей слизнул мед со щек, потом с губ, потом стал целовать ей руки, проводяязыком по луночкам вокруг ногтей… Лючия задрожала и припала к его губам, такимсладким, медовым…

Кончилось тем, что они упали в траву и любили друг друга до изнеможения,до темноты в глазах.

Потом оказалось, что уже и впрямь стемнело. Настала ночь, ив лесу зааукали дворовые, высланные Ульяной на поиски пропавших барина ибарыни.

Барин и барыня вернулись, все перепачканные в земле и мятойзелени, но, едва обмывшись и добравшись до супружеского ложа, вновь предалисьбуйству любви – самозабвенной страсти, лишь чуть-чуть окрашенной не утихшейболью от пчелиных жал…

Так вся их жизнь, думала Лючия: все прежние недоразумения имучения заглушены, сглажены неистовой страстью, то и дело бросавшей их вобъятия друг друга, не оставлявшей места и времени для споров и ссор, но где-тов самой глубине еще саднит одна рана, будто не извлеченное пчелиное жало…

Лючия старалась не думать о Стюхе Шишмареве, да и он с порытого достопамятного бала не вторгался в ее жизнь, однако слухи о немволей-неволей до нее так или иначе доходили, омрачая тот обаятельный духлегкости и радости, в котором она теперь постоянно пребывала.

Шишмарев все-таки разбогател, получил свое несусветноенаследство! Наяда, прапраправнучка феи Мелюзины, отдала богу душу – причем безвсякого соучастия в том своего пронырливого племянника, а просто по внезапнойболезни.

В отличие от тетки, которая слыла особой прижимистой, еслине сказать скупой, Шишмарев зажил на широкую ногу. Господский дом, в которомполовина хором стояла заколоченной, теперь спешно приуготовлялся к пышномубалу, на который были приглашены все окрестные помещики. В числе прочихполучили приглашение и Извольские, по поводу чего между молодыми супругамипроизошла первая за последнее время… нет, не ссора, не распря, а так –неурядица. Спор, который никак не мог сладиться, ибо князь Андрей полагалнепременным на бале присутствовать, ну а жена готова была на все, чтобы этогоизбежать.

Ее, как ни странно, поддерживала Ульяна.

Лючия, изведав истинное счастье и покой и прославившись какбесстрашная защитница угнетенных, стремилась упрочить свое реноме, а такжесделать счастливыми всех, кто ее окружал. По собственному опыту она знала:ничто не разгоняет так призраки прошлого, как любовные объятия, и заделаласьистинной сводней, устраивая как бы нечаянные свидания для Ульяны и Северьяна,явно, хоть и робко, влюбленного в сию трагическую красавицу. И так уж слишкомдолго не могла Ульяна похоронить память о своем умершем возлюбленном! Что же доуродства, причиненного ей жестокосердной Наядой, то Северьян о нем знал, и нетолько не исполнен был брезгливости, а напротив, его страсть к Ульянепроникнута была и милосердной жалостью, что, как известно, у русских дополняетлюбовь и даже, частенько и весьма успешно, ее заменяет. Но тут о замене и речине было. Северьян был красавец и добрый человек, обожавший и Ульяну, и еенезаконного сына. Ульяна, как и ожидала Лючия, была слишком умна, чтобыупустить свое счастье, так и падающее в руки, подобно спелому яблоку… Словом,князь Андрей дал своей сестре поистине княжеское приданое – и в Извольскомпоселилась еще одна счастливая пара.