Хозяйка розария - Шарлотта Линк

— Ты? Я думал, что тебя больше никогда сюда не пустят!

— Они не пускают. Но ради дня рождения Мэй они сделали исключение.

Он встал с шезлонга и подошел к Беатрис. Он был очень бледен, на лице застыла маска покорного мучения, которой раньше, невзирая ни на что, не было. Казалось, фаза мятежного порыва и гнева безвозвратно миновала, оставив по себе могильное спокойствие и привычную подавленность. Он больше не сопротивлялся. Он ушел в себя и ждал конца, каким бы он ни был.

— Хорошо, что ты пришла, — сказал он без всякого, впрочем, энтузиазма.

— Что тебе рассказали Уайетты?

— То, что сказала им Мэй. Что ты практически не выходишь больше из дома и тебе запретили приходить сюда.

— Они знают, что мы… в ту ночь были вместе?

Он кивнул.

— Они сами быстро это сообразили. Все говорят, что в ту ночь тебя видели на пляже с каким-то мужчиной, а так как меня тоже не было… — он пожал плечами. — Они, правда, не знают, насколько далеко зашли наши отношения, но то, что намечалось нечто большее, чем они предполагали, им, конечно, стало ясно. Они очень злы на меня.

— Тем не менее, они тебя снова спрятали.

— Да, мне повезло, хотя я бы не стал называть это так.

— Ты переживешь и это, — сказала Беатрис.

— Да, да, — неопределенно ответил он.

Потом они некоторое время молча стояли рядом, не зная, что сказать. Оба чувствовали, что говорить им, в сущности, не о чем, что все уже сказано, и им остается лишь ждать, что преподнесет им будущее.

— Мне пора вниз, к остальным, — сказала наконец Беатрис, и Жюльен снова произнес:

— Да, да.

Они даже не прикоснулись друг к другу, между ними не было больше нежности, напоминавшей о былой близости и доверии.

«Он даже не спросил, как мне удалось в ту ночь уйти от немцев, — подумала она, спускаясь с чердака по лестнице, — он не сказал ни слова об опасности, которой подверг меня, ни слова сожаления о том положении, в какое он меня поставил, положении пленницы — такой же, как он сам. И все это случилось из-за его легкомыслия».

Потом у Беатрис уже не было случая повидаться с Жюльеном, но, в сущности, она этого и не хотела и не планировала. Она разочаровалась в нем, да, кроме того, и жизнь стала такой тяжелой, что время любви, казалось, навсегда прошло.

Новый, 1945 год Беатрис встретила дома, в обществе Хелин и Эриха. Сначала Эрих говорил, что они пойдут в офицерский клуб, где состоится новогодний вечер, потом заговорил о полученном им приглашении к командующему немецким гарнизоном на острове, но в конце концов он решил не участвовать в этих мероприятиях и сказал, что они все останутся дома. Беатрис предположила, что вечера, на которые он первоначально собирался, будут не слишком праздничными, Эрих это понял и потерял к ним всякий интерес. Да и как можно вообразить себе праздник в такой ситуации? Недостаток продовольствия и голод не обошли стороной и высших офицеров. От прежних привилегий не осталось и следа. Среди немцев царило уныние и ожидание конца, так как радио сообщало только о продолжающемся наступлении союзников и оборонительных боях гитлеровских армий. Британское население островов испытывало смешанное чувство напряженного ожидания и страха. Что, если о них вообще забудут? Война кончится, а они так и останутся сидеть здесь с врагами и умирать от голода? Черчилля ругали уже все, кому не лень. Жители острова так и не простили премьеру его железного упорства, с которым он обрекал своих соотечественников на невыносимые страдания.

День рождения Эриха двадцать четвертого декабря прошел без достойных упоминания происшествий. Запасы спиртного в доме истощились, а достать его было негде. Пить было нечего, и Эрих медленно отвыкал от алкоголя. Он не мог больше принимать убойную смесь спиртного и таблеток, которая приводила его то в эйфорию, то в невероятную агрессивность. Правда, запас лекарств у него, видимо, сохранился, потому что пока ему удавалось в последний момент удерживаться над пропастью меланхолии, когда он чувствовал ее приближение. Беатрис было интересно, что будет, если Эрих лишится этой последней возможности. Никаких вспомогательных средств у него тогда не останется. Он заболеет или свихнется, или произойдет и то и другое вместе.

В новогодний вечер он точно наглотался таблеток, так как пребывал в эйфории и превосходном настроении, хотя для этого не было ни малейшего основания. По радио говорили о прорывах на всех фронтах, и, несмотря на то, что эти катастрофические известия непременно украшались победными заклинаниями, все понимали, что поражение уже началось и конец приближается с нарастающей быстротой. Американцы захватили Аахен и стояли уже на территории Рейха. На востоке русские войска уже находились в угрожающей близости от границ Германии. Немецкая пропаганда трубила, что русским никогда не удастся преодолеть восточный вал и ворваться в земли Рейха, но Би-Би-Си из Лондона передавало, что русское наступление достигло невиданных масштабов. Исполинская Россия, которую немцы сумели застать врасплох, спящей и неспособной оказать сопротивления, проснулась, собрала силы, мобилизовав бойцов со всей своей необъятной территории. Согласно сообщениям Би-Би-Си, судьба Восточной Пруссии, восточной части Рейха, была уже решена. Вопрос дней, когда русские подойдут к ее границам, и вопрос часов, когда они ее взломают.

«Даже Эрих, — думала Беатрис, — не может всерьез верить в конечную победу».

В последний день 1944 года ужин состоял из водянистого перлового супа с черствым и безвкусным серым хлебом; на десерт Хелин подала консервированную мирабель — из запасов Деборы. В качестве сюрприза Хелин поставила на стол последние две бутылки вина, которые она заранее спрятала в платяном шкафу.

— Нам будет, чем чокнуться, — сказала она.

— На тебя и в самом деле можно положиться, — сказал Эрих и громко захохотал.

В этот момент Беатрис поняла, что Эрих точно принял таблетки, так как в противном случае он сейчас пришел бы в неописуемую ярость. Весь декабрь он каждый вечер заглядывал в погреб, надеясь найти там какую-нибудь выпивку. Иногда он просто приходил в отчаяние, ибо так ничего и не смог найти. Сейчас он напустился бы на Хелин, узнав, что в доме оказывается было целых две бутылки вина. Но теперь он смеялся, говорил, что женился на самой умной, на самой лучшей женщине на свете, женщине, умеющей преподносить приятные сюрпризы. Хелин, сияя, сидела за столом, едва не лопаясь от гордости, слыша такие комплименты.

Эрих пил торопливо и много. В результате обе бутылки были пусты к полуночи и чокаться им пришлось горьким чаем из сушеных малиновых листьев.

— Тысяча девятьсот сорок пятый год, — патетически заговорил Эрих. — Я пью за этот особенный год! Это будет год решающей битвы. Год героической борьбы. Год доблестных мужчин и женщин, которые отдадут последние силы, для того чтобы принести конечную победу немецкому народу и немецкому Рейху! — он поднял чашку с отвратительно пахнущим чаем и крикнул: — Хайль Гитлер!