Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

– искреннее восхищение трогательным котиком… Некоторые положения считываются, но вызывают активное отторжение, как, например, замечание Набокова о том, что приговор гению должен выноситься с эстетических, а не с этических позиций. Теперь, после вторичного упрощения, перед нами единство восторженности ми-ми-ми и реакции на правильную художественную политику. Это означает, что предварительный синтез этического и эстетического уже произошел и «неправильная» гражданская позиция художника не только вычеркивает его из списка возможных нобелевских претендентов, но и блокирует возможность эстетического восприятия.

Пока синтез следует считать предварительным, поскольку сама биполярность эстетических восприятий и суждений все еще сохраняется, но результаты впечатляют. Горечь от непостижимости распределения дара понемногу перемещается в прошлое: не то чтобы гениальность теперь можно было заслужить новой политкорректной праведностью, но без подчинения утвержденной художественной политике ее точно заслужить нельзя. При полном стабильном синтезе и эта уступительная форма должна исчезнуть, и утверждения типа «Философия Хайдеггера ничтожна, потому что он поддерживал нацизм» станут чем-то само собой разумеющимся.

Еще раз подчеркнем радикальность свершившегося разрыва: произошло то, о чем когда-то могли только мечтать внедрявшие соцреализм, – как им хотелось, чтобы победитель в соцсоревновании был и самым читаемым писателем, любимым художником и проникновенным поэтом! И усилия были приложены немалые – но тщетно. Получается, что тогда просто время еще не пришло, оно пришло только сейчас, когда обретение первоначал в качестве свободных, несвязанных радикалов наконец состоялось. Но свободные валентности не исчерпаны, и активный синтез социохимер продолжается.

Сюда же, к незанятым валентностям, примыкает и новая признанность без подиумов и пьедесталов. Ясно, что «новая» она как раз в силу вторичных упрощений, прежде такая признанность встречалась только в дружбе, в настоящей дружбе, составляя отчасти ее суть. Теперь этот стержень из дружбы оказался выдернут, и она обмякла и обвисла как сдувшийся воздушный шарик. Ведь в силу новой утвердившейся морали предпочтения не могут быть теперь слишком личными, а признанность стремится к симметрии и прозрачности (никаких пьедесталов и подиумов). Так что правильный эстетический выбор и честные эстетические предпочтения становятся вполне логичными основаниями признанности и самоуважения, есть для них теперь и дискретная контролируемая шкала – одобрение в социальных сетях. И тот факт, что борьба за признанность, о которой так проникновенно писал Гегель, в значительной мере превратилась в борьбу за лайки и просмотры, не должен вызывать особого удивления.

Ну и на подходе новые, честные и прозрачные деньги – как же их сюда не привлечь? Девиз «Честь и хвала», которым традиционно сопровождалось утверждение признанности, постепенно устаревает. Заменивший его было шутливый девиз «Респект и уважуха» оказался недолговечным, и вот на горизонте маячит что-то вроде «дистинкты и кларенсы». И действительно, если уж сходятся эстетические предпочтения с этическим выбором, то и деньгам все труднее удерживать независимую орбиту. И для них валентные связи пригласительно открыты. Для них тоже напрашивается девиз. В предварительной форме – «Деньги – достойным людям!», а в окончательной – «Достойным людям – достойные деньги!».

Тут еще многое неясно: неясно, как будет происходить обналичивание лайков, правильных произведений и непоколебимых убеждений. Но уже и сейчас хорошо заметно, что активисты не бедствуют. Хороший показатель тут – деятельность ученых: ведь за ними принято числить особую проницательность. И они первыми освоили грантовую политику, которую можно рассматривать как авангардную, опережающую пока свое время всеобщую форму дистрибуции денег. То, как ученые при составлении заявок отслеживают тонкие веяния (на то они и ученые, чтобы отслеживать), в недалеком будущем станет доступно и простым смертным, то есть активистам самого широкого профиля.

Но опять же, в зрелой форме, предполагающей реформацию и экспроприацию храмов Мамоны, достойные люди должны обрести право образовывать собственные эмиссионные центры. Если я, принципиальный и честный человек, помогаю другому такому же принципиальному и честному человеку, то за это деяние должны воздать не небеса (они упразднены), а моя совесть, перешедшая наконец из режима угрызения в режим поощрения. А чтобы акция совести имела прочную опору, она должны быть дополнена актом эмиссии: в прекрасном новом мире необходим полный отказ от бессовестных денег.

Таков черновой набросок обретенных первоначал с открытой валентностью. Разумеется, в реакцию могут вступить (и непременно вступят) еще множество неучтенных здесь факторов, и параллельные социохимеры будут конкурировать за право репрезентировать действительность. Уже вмешалось и будет дальше усиливать вмешательство экологическое неоязычество – не только в список ценностей (этических максим), где экологические установки и без того присутствуют на главных позициях, но и в стиль жизни. Своего последнего слова не сказали пока и традиционные религии. Отстоять Бога им, конечно, не удастся, но молитвенные поклоны, омовение ног – все это может быть пристроено на надлежащие места, и кое-какие пробы уже просматриваются. Удивительно, что оговорка «Не может этого быть» в ситуации современности постоянно дает сбой, а это означает, что обретенные первоначала со свободными валентностями способны на производство самых невероятных социохимер. То, что мы сегодня наблюдаем в качестве простых фактов, еще вчера казалось немыслимым: и полиция США, встающая на колени перед погромщиками, и критика расизма в математике и физике, и немалое количество прочих такого же рода инноваций экзистенциального уровня, имеющих, правда, краткосрочный характер.

Пожалуй, наиболее общей характеристикой идущего сегодня турбулентного синтеза социохимер является маргинализация слишком человеческого: то, что Ницше рассматривал когда-то как неисправимое наследие «человеческой породы» и главное препятствие пришествию сверхчеловека, – все это успешно вытеснено теперь на периферию и продолжает дальше вытесняться. Сегодня слишком человеческое это, скорее, социальный аутизм, проникший во все измерения присутствия, и добровольная готовность жить в таком мире, который идеально подходил бы аутистам.

Но проекты неогуманизма и трансгуманизма при всей их «сбыточности» обладают и моментом уязвимости, что как раз и вселяет надежду.

Да, сопротивление требованиям морали, безусловно, уменьшилось: сегодня прогрессивная общественность столь же пунктуальна в вопросах морали, как когда-то европейская аристократия в вопросах чести. Сегодня, например, из академического сообщества Европы и США его члены, вольно или невольно нарушившие неогуманистическую цензуру (правила политкорректности), изгоняются столь же решительно, как лет триста назад становились «нерукопожатыми» те из дворян, кто не проявлял щепетильности в вопросах чести.

Однако господствующие сегодня «принципы», ввиду их полной искусственности, крайне противоречивы. Видно, что операторы социальной инженерии не слишком позаботились даже о минимальной согласованности новейших нравственных максим. С одной стороны – назад к природе, отказ от паразитарных наслоений цивилизации. Но вот человеческая природа: с ней как быть? Разве не логично было бы и в этом случае призвать к возврату природного, естественного, к устранению накопившихся в человеческой природе искажений? Носители новой морали наверняка гневно отвергнут такого «троянского коня» – но возможно, призадумаются, поскольку буквально каждая