Анатомия чувств - Гайя Колторти

— Подожди, — запротестовала Мартина, энергично потирая свой лоб. — Дай мне разобраться. Он — это Джонни, и Джонни — это твой бойфренд?

— Да, — сказала Сельваджа. — Мой бойфренд, он же мой брат-двойняшка.

Она объясняла методом step by step[78].

Впрочем, пожалуй, было бы проще объяснить им, как построить небоскреб.

После слов Сельваджи будто какая-то невидимая пружина распрямилась, и эти двое сделали шаг назад. Барьер, который мгновенно возник между вами, был такой плотный, что тебе казалось, ты смог бы потрогать его руками. Ты видел смущение на их лицах, даже испуг в расширенных глазах, которые пялились на вас, видел, как мучительно пытались они переварить эту новость в стиле «конец света», и чувствовал, что они не верили ей до конца, все еще надеясь, что это шутка.

Когда же, присмотревшись, они наконец обратили внимание на вашу схожесть в чертах лица, их взгляд стал пустым и невыразительным. Даже если они еще не поняли до конца всей обескураживающей нелепости ситуации, то наверняка уже догадывались о ней. Гримаса сдерживаемого отвращения исказила лица обоих, и в особенности Мартины, которая хорошо помнила ваши поцелуи в школе. Можно было подумать, что они оба как минимум имели пятиминутное рандеву с Чистым Ужасом, живо вообразив ваше непостижимое совокупление. Сама мысль эта смущала их настолько, что они предпочли бы ретироваться, но не находили уважительной причины. Они стояли с кривыми улыбками на лицах, не зная, что сказать. Ситуация напоминала вечный шах, надо было срочно искать выход. Волею судьбы, время работало на вас с Сельваджей. Послышались возбужденные голоса гостей, которые начинали обратный счет, и, естественно, никто из вас четверых не хотел бы пропустить этот момент. Сельваджа предложила вернуться в зал, и вы с радостью последовали за ней, ты держал ее за руку, а те двое шли за вами. Ты спиной чувствовал их растерянный взгляд. Вы остановились на лестнице, чтобы присоединиться к обратному счету.

— …Семь!.. Шесть!.. Пять!..

…Так начиналась для вас новая жизнь в открытую, не прячясь, жизнь, полная гармонии, глубокой и безграничной любви.

— …Четыре!.. Три!.. Два!..

…Вы знали, что будет нелегко. И конечно знали, что вам придется терпеть унижения, преодолевать дискриминацию, предубеждения и отвержение общества.

— …Один!..

…Но вы были вместе, а вместе вы были нерушимой скалой: вы были готовы на все, лишь бы сохранить ваше новое счастье.

А оно, черт побери, начиналось в эту минуту!

75

Все начиналось с объятия среди общего ликования. Пока ты прижимал к себе Сельваджу, она заметила, как Мартина и ее парень, в нескольких ступеньках от вас, смотрели в вашу сторону с таким видом, будто потеряли дар речи от потрясения. Это вызвало у нее приступ смеха:

— Посмотри на них, как они на нас уставились… У, как страшно! — И она кивнула им, а они в ответ снова послали в эфир кривые фальшивые улыбки. — Давай напугаем их до смерти, поцелуй меня! — подтолкнула она тебя за мгновение до того, как самой взять инициативу в свои руки и подарить тебе страстный поцелуй.

То, что неминуемо должно было случиться, произошло. А ведь вас даже не показывали в экстренном выпуске теленовостей, но в течение часа непристойная новость облетела весь зал. Вскоре вы почувствовали вокруг знакомое неопределенное шушуканье, типичное для сплетни, перелетающей из уст в уста.

Как на эстафете, новость облетела все парочки, так что около часа ночи, когда вы танцевали под романтические ноты песен о любви, вы стали натыкаться на угрюмые или беспокойные взгляды или же сталкивались с откровенно неприкрытым отвращением.

Кто не смотрел на вас с осуждением, смотрел с возрастающим любопытством, с тем непреодолимым интересом к могильному и мрачному, который заставляет толпу собираться вокруг места преступления или аварии, чтобы рассмотреть кровавые подробности, а потом удалиться с гримасой отвращения на лице.

Конечно, ты не ждал ни празднований в вашу честь, ни чьего-либо одобрения, но ты все-таки не ожидал такой повальной осуждающей реакции. И хотя ты делал вид, что ничего этого не замечаешь или просто не придаешь этому значения, эти взгляды все же были реальностью и тяжелым грузом оседали в твоей душе.

Тебе очень хотелось осудить тех, кто осуждал вас, с тем же отвращением, с каким они это делали, потому что у них не было никакого права выносить вам какой-либо приговор. Если они считали тебя нечестивцем, то сами были во сто крат большими нечестивцами, по твоему убеждению, потому что не могли видеть те глубокие корни любви, которые связывали вас с Сельваджей. Никто из присутствующих в зале даже на йоту не приблизился бы к пониманию силы чувств, на которых держался ваш союз. Вы были воплощением другого типа любви: возвышенной, которая выходила за рамки, установленные обществом, и уж тем более превосходила его жалкие сентиментальные потуги. Это делало вас лучше, на твой взгляд. И тебе пофиг было, если тебя примут за безумца, извращенца, развратника или маньяка, потому что только природа-мать, которая вас создала такими, могла бы подвергнуть вас судилищу.

Тебя не волновало, что будут говорить или придумывать о ваших сексуальных пристрастиях. Пусть твое имя поносят, пусть обзывают, привязывают к позорному столбу, тебя это не страшило. Ты спокойно принял бы все, что в таких случаях бывает, лишь бы ее не трогали, лишь бы не оскорбляли Сельваджу и не поносили прилюдно, этого ты бы не потерпел. Все что угодно, но не это. Никогда!

Если бы это было необходимо, ты бы защитил ее ценой своей жизни.

В любом случае, какой бы ни была реакция присутствующих, вы своим публичным вызовом врезались в реальность, как в стену на скорости сто километров в час, и назад пути уже не было. Несмотря на беспокойную мысль о надвигающихся бедах, вы продолжали танцевать, как если бы то, что происходило вокруг вас, не имело никакого значения.

За вашим танцем следило множество глаз. Но из ста тридцати пар, занимавших в этот момент танцевальную площадку, вы знали, вы чувствовали это даже через боль и отчаяние, а может, и благодаря им, вы были самые настоящие, самые живые и самые счастливые.

76

Ты сразу почувствовал, что что-то изменилось. С момента возвращения в школу после рождественских каникул ты оказался в центре внимания твоих товарищей по классу. Они все знали и все смотрели на тебя с осуждающим видом, будто ты был причиной чьей-то смерти. Бедный Джованни, с первой же минуты, как только множество глаз уставилось на тебя, ты понял, что потерял друзей, чья близость когда-то была тебе дорога. Все переродилось в ненависть или безразличие. Равнодушие читал ты и на лице Наутилуса, который теперь упорно смотрел только на классную доску.

На переменах ты замечал, что многие, даже студенты других классов, наблюдали за тобой с отвращением, некоторые даже с опаской, будто ты последний король-людоед или один из тех древних преступников, приговоренных к лапидации за оскорбление священных Фив, или же сообщник до смерти замученных пытками бедолаг, смазывавших ворота миланцев во время чумы[79].