В огне - Александр Афанасьев

– Господин полковник, а из чего соседей могли достать?

– Ты что, дрых на инструктаже? Здесь есть пушки калибра восемьдесят восемь и сто семь миллиметров, зенитные, с радарным наведением. Из сороковых, но все переделаны на барабанное питание и на колесном ходу. Если реактивный самолет они не достанут, то нас только так, а сто семь миллиметров – это прощай, Родина, с гарантией. Так что секи как следует, проспишь – три с половиной километра падать.

– Есть…

Вспотели руки – Андрияш по совету Бульбы сшил себе перчатки из тонкой кожи, чтобы чувствовать пальцами то, чего ты касаешься, и в то же время чтобы руки не потели. Вообще-то, не он сшил, а его… дама сердца… пока. И хотя вместо штурвала перед ним был всего лишь джойстик, клавиатура и панель с кнопками, он все равно чувствовал себя летчиком, и перчатки оказались сейчас как раз кстати, чтобы скрыть мгновенно и обильно проступивший пот.

Полковник незаметно глянул на своего молодого напарника, которого он учил, чтобы передать ему потом самолет, и чтобы он потом так же научил какого-нибудь желторотого птенца сеять огонь и смерть с неба. В тусклом зеленом свете отсека управления лейтенант напоминал вампира, по щеке его текла капля пота, но он не отвлекался от управления огнем, чтобы не проворонить цель. Страшно, до дрожи страшно, но вида не показывает, молодец. Полковник вспомнил, как он сам первый раз поднялся на борт «Громовержца» и как ему было страшно. Это была еще пятая модель, в экипаж которой входили целых десять человек, потому что оружие тогда перезаряжали обоймами. В первом учебном полете, когда самолет валился на борт, а командир огневой группы орал на всех последними словами, – он набил себе шишек, ударившись обо все, обо что только можно было удариться. У группы наведения, в которую тогда входило четыре человека, был свой закуток, но там все стенки специально обили мягким материалом, и падать было не больно. А в бывшем десантном отсеке, переделанном теперь в одну большую орудийную башню, горел жуткий красный свет, выступающие казенные части пушек, эжекторы, вентиляция, отводящая пороховые газы, холодина и рев четырех турбовентиляторных двигателей – наушники они не надевали, чтобы слышать команды. Его делом было следить, чтобы у «пятьдесят седьмой» – все новое – это хорошо забытое старое – всегда было что-то в обойме, потому что тогда она заряжалась обоймами по пять. Он был просто казак, который никогда не летал на самолетах, он занимался охраной аэродрома, где базировались «птички», потому что, не имея возможности ответить им в воздухе, многие не прочь были бы рассчитаться и с ними и с экипажами на земле. И вот получилось так, что в одном экипаже был некомплект заряжающего, а заряжающему особо ничего знать и не надо, знай себе заряжай. К нему, дураку, летуны и подошли… что ты в БАО[52]корячишься, иди к нам, у нас двойной оклад летный, надбавка за опасные условия работы, выслуга год за полтора даже в относительно мирное время, а когда у всех год за два идет – у нас считают год за три. И в летной столовой харчиться будешь, а тогда кормили не особо сытно на территориях, как следует мелиорацию еще не сделали, это сейчас сады кругом, а про летную столовую со сгущенным молоком и шоколадом на столах и про литр молока[53]в день все БАО слыхало и слюни пускало. Не в последнюю очередь он согласился из-за молока, по которому сильно скучал. Обоймы к пятьдесят седьмому лежали в специальных держателях, он схватил обойму, повернулся, и в этот момент самолет бросило вниз воздушным потоком, и он вмазался всем телом в казенник зенитки, руки были заняты, и он раскровенил себе все лицо. Тогда он начал сомневаться, что поступил правильно. А потом, на втором их боевом вылете – системы наведения тогда были хреновые, только радар, наподобие морского или артиллерийского – он уже пожалел. Они летали над горами, днем, как психи, потому что надежных приборов ночного видения не было, и так получилось, что они пропустили зенитку, и она врезала по ним со скального балкона. Он сначала зарядил пушку и только потом увидел совсем рядом со своей ногой рваную дыру в фюзеляже размером с кулак. Но рефлексировать было некогда, и он повернулся за новой обоймой, обеспечил работу орудия. Хреново стало только потом…

А сейчас… они сидят вдвоем на посту наведения настоящего воздушного крейсера, если и не линкора, то крейсера точно, и его напарник боится, но вида не показывает. Молодец – значит, толк будет. На борту «Громовержца» – не лучшее место для рефлексий.

Тряхнуло – на сей раз ощутимо, и ровная песня двигателей на мгновение прервалась, но потом они взвыли с новой силой, самолет заложил резкий маневр, отваливая влево.

– Что за черт?

– Что-то взорвалось. Запускай самоконтроль.

– Есть.

– Василий, что там у нас?

– Замаскированная зенитка, вы что там, заснули?!

– Уймись, работаем…

– Борт ноль-семьдесят один, все системы стабильны… – доложил речевой информатор приятным женским голосом.

Самолет отклонился еще влево, заходя на круг. Если по нему промахнулись, то второго шанса он уже не давал.

– Это ведь жилой дом… – сказал Андрияш, глядя на данные системы, которые она выдала на экран.

– Давай и не подходи близко, можешь получить еще.

– Понял, дальность пять сто, наведение… огонь!

С правого крыла сорвалась огненная стрела, ушла к земле полыхающей кометой и разорвалась там. Здание пошатнулось и… начало оседать.

Самолет снова уходил в сторону, не приближаясь к опасному месту, которое только что рухнуло, не выдержав попадания ракеты «Вихрь» с термобарической головной частью. Эти ракеты создавались для поражения бронеобъектов с расстояния восемь-десять километров, за пределами дальности основных зенитных средств, применяемых в боевых порядках стандартной бронебригады. Если на ракету установить термобарическую головную часть, одной хватит, чтобы разрушить немалых размеров дом, как это и произошло сейчас. На том месте, где он только что стоял, теперь было лишь большое облако.

– Как там внизу это сделали?

– Очень просто. Я же говорил – поставили радар и датчики, скорее всего это ловушка-зенитка, активизирующаяся и наводящаяся автоматически. Хорошо, что у них нет противовертолетных мин[54], иначе бы кровью умылись.