Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор

Король закусил губу: Господь обещал, а требуют с Амальрика! И именно Несль унизил монарха, потребовав от него развестись с Агнес де Куртене в качестве условия восшествия на престол. Вот и теперь он пытается заставить государя танцевать под свою дудку! На лицах приближенных читалось одно: решись, Амальрик, решись! Но монарх – не искатель приключений, которому нечего терять, не шальной ловец Фортуны, он облечен огромной ответственностью за Латинское королевство, он связан соглашениями и договорами, и на сей раз им придется послушаться своего суверена, никто не заставит помазанника действовать вопреки собственному разумению. Амальрик склонился к святому отцу, пытаясь поднять его, оба потели и пыхтели, но пастырь упирался, выворачивался из королевских объятий, оседал грузным телом:

– Сын мой, клянусь Крестом Животворящим, на себя возьму весь грех нарушения договора! Сам отмолю его! Немедленно пошлем посланников к Римскому Понтифику, Святой Отец разрешит вас от обета! Вы губите Землю Христа, сын мой! Опомнитесь!

Амальрик уступил – оставил упрямого клирика валяться в пыли. Но уступить и совершить безумство – захватить Каир – он не намеревался. Его армию, а с ней и весь Утремер, может погубить одна-единственная оплошность. У Нуреддина не считано сельджукских собак, он может одновременно атаковать Антиохию, Триполи, Иерусалим и франкскую армию в Египте, а у защитников Гроба Господня всего полторы тысячи рыцарей, его войско не может надолго застрять в нильских песках. Амальрик непременно завоюет фатимидский Вавилон, недаром ведь Господь обещал! Но только заранее все обдумав, запланировав и заручившись помощью греков или сицилийцев, не опрометчивым наскоком. Не говоря уже о том, что король Иерусалима должен совершать славные и почетные деяния, а не те, за которые придется у папы индульгенцию вымаливать.

И была еще одна причина, почти невесомая, ничего не решающая, нелепая настолько, что король в ней даже самому себе не решался признаться: нестерпимо было представить, что молодой эмир, перед которым он похвалялся достоинствами и честью своих людей и который так восхищался «аль-Маликом Морри», сменил бы уважение на презрение.

Франки оставили небольшой гарнизон для защиты благоденствующего в гареме Шавара и покинули бессильный халифат.

Поистине, горе тем, чей правитель ценит собственную честь выше, нежели пользу государственную.

* * *

Как Жослен и предполагал, Мануил выкупил Заику в первый же год после пленения – не пожалел ста пятидесяти тысяч динаров. По мнению Шатильона, нынешний князь Антиохии и на сто пятьдесят динаров потянул бы только в связке с хорошим охотничьим псом, но остальное стоила честь императора, не желавшего иметь брата собственной супруги и вассала в сарацинском застенке. Прав был Жослен, именно такой – ни Мануилу, ни Нуреддину не опасный – Боэмунд и был всем удобен на троне Антиохии.

Воинственного Константина Коломана, захваченного одновременно с принцами Заморья, Нуреддин и вовсе вернул василевсу всего за сто пятьдесят шелковых халатов. После первой же победы над басурманскими войсками добился и Торос освобождения армянских узников.

А Рено, Паскаль, Сен-Жиль и Жослен по-прежнему томились в подземной джуббе. Шатильон и граф Триполийский друг друга не жаловали, но открытого столкновения оба старательно избегали, соблюдали подчеркнутую учтивость. Рено – потому что чертов этот Сен-Жиль был дьявольски умен и умудрялся в любом споре выставить противника в самом неприглядном свете, а хилый Сен-Жиль весьма разумно опасался бешенства необузданного Шатильона. Напрасно Куртене и Лаборд старались сгладить их обоюдную неприязнь.

Зато неожиданно смягчились тюремные порядки: заключенных стали каждый день выпускать на внутренний двор и кормили теперь гораздо лучше прежнего – в корзине нередко оказывалась курица или баранья нога. Видимо, баснословная плата за Заику повысила ценность оставшихся в застенке франкских баронов. Но самой отрадной переменой стали посещения яковитского епископа Алеппо Игнатия.

Круглолицый, курносый, улыбчивый клирик, с выбивающимся из-под скуфьи венчиком седых волос, с карими, близко посаженными, живыми глазками, внимательно и ласково взиравшими на вверенных ему заключенных, хоть и выглядел простовато, но латынь знал изрядно и по-французски изъяснялся гладко. Констанция когда-то помогла яковитам возвести и освятить их новый кафедральный собор в антиохийских владениях, а с тех пор западных латинян и сирийских христиан еще больше сблизила взаимная ненависть к греческому ставленнику Афанасию. Теперь Игнатий преданно пекся о заключенных принцах.

Радение христианского пастыря, пусть и сомнительного толка, несказанно ободрило дух несчастных. Епископ выслушивал исповеди, служил мессы, причащал и благословлял, прости ему, Господи, его негодные квасные гостии! По просьбе Сен-Жиля притаскивал сочинения древних. Граф Триполийский с неумеренным для благородного барона жаром пристрастился к чтению. Да вызубри он хоть всего Гомера наизусть, Гектором ему никогда не стать! И не только по-латыни читал, не жалел усилий даже в арабских сочинениях ковыряться. Утверждал, что это поможет понять врага. Рено наблюдал за приспособленцем с тайным презрением: пытаться понять врага – верный признак, что победить его ты уже не надеешься.

От его преосвященства заключенные узнали, что сразу после освобождения Заика помчался в Константинополь, где обручился с племянницей василевса, еще одной Феодорой, а по возвращении вновь вернул в княжество постылого Афанасия II. Многострадальный Эмери отлучил город от лона Святой Римской Церкви и в очередной раз отправился в изгнание, утешаясь мудрыми высказываниями Цицерона и Сенеки, своих древнеримских предшественников на сем горьком пути. Клирик Рима и греческий поп сменяли друг друга на патриаршем престоле, как ночь сменяет день, и с Заикой на троне над Антиохией сгустилась непроглядная темь.

Пока Коломан пребывал в плену, василевс послал в Киликию своего непутевого кузена, обаятельного и прекрасного внешне Андроника Комнина, по словам Игнатия, человека отчаянного, бедового, ненадежного и губительного для всех вверявшихся ему. Игнатий редко хорошо отзывался о греках, но, сдавалось, этот искатель приключений умудрялся превзойти любое злословие о себе. Неисправимый и шальной Андроник дважды попадал в византийские застенки за интриги и связи с родственницами императора и дважды бежал из тюрем. Второй раз укрылся в неведомом северном краю, где князь Ярослав Галицкий отдал под его руку многие земли русов. И в далекой Гиперборее не усидел сумасбродный Андроник, вымолил у Мануила прощение, вернулся, храбро сражался с венграми, а оказавшись в Киликии и прослышав о красоте Филиппы де Пуатье, заявился в Антиохию.

Шатильон помнил падчерицу еще забавной чумазой малышкой, но за годы его заключения отроки возмужали, а отроковицы превратились в невест. Похоже, что увлечение Констанции куртуазностью не прошло бесследно для ее юной и неопытной дочери: впечатлительная дева углядела героя в неуемном, ненасытном, неверном и в придачу женатом и немолодом женолюбце. Филиппа отдалась Андронику и не скрывала свою любовь.

Вскоре, то ли устав от конкубины, то ли убоявшись гнева возмущенного Мануила, совратитель перебрался в Иерусалимское королевство. Вслед за Андроником заявился в Антиохию и выкупленный Коломан и тоже попытался понравиться принцессе, но низкорослый, невзрачный и пожилой грек не смог и улыбки добиться там, где ни в чем не было отказа очаровательному, бесподобному Андронику.