Уинстон Черчилль. Последний титан - Дмитрий Львович Медведев

из которой я уехал несколько недель назад, – поражался Сомерсет Моэм (1874–1965) после своего возвращения в страну летом 1940 года. – Уинстон Черчилль вдохновил страну своей стойкостью и силой духа, в ней больше не было места нерешительности». Сам Черчилль впоследствии вспоминал, что «широкие массы британского народа были преисполнены решимости победить или погибнуть». Поэтому ему «совершенно не было необходимости поднимать их дух»{287}. На самом деле, заслуга британского премьера в мотивации граждан, которые восприняли войну как нечто личное, была огромной. Была она и странной, поскольку Черчилль с его аристократическим образом жизни и уходящим корнями в викторианство мировоззрением был далек от народа в социальном и временном плане. Он говорил на непривычном пафосном языке, оперировал устаревшими образами, апеллировал к минувшим эпизодам забытого прошлого и олицетворял сошедшую со сцены аристократию. В любой другой ситуации подобная архаичность вызвала бы недопонимание и диссонанс, но летом 1940 года она оказалась именно тем наполненным мифами и героической патетикой камертоном, на который смогли настроиться потерянные в кризисе души британцев.

Изучая опыт великих предшественников, Черчилль давно убедился, что настоящий лидер должен сам пропитаться атмосферой действия и не терять личную связь с теми, кого ведет за собой. Он понимал, что им важно видеть и слышать его. Во время Битвы за Британию он постоянно выходил в народ, лично осматривая разрушения после налетов авиации противника. Он подходил к развалинам, взбирался на кучи песка и щебня, ходил по краям воронок от разрывов снарядов. Он общался с людьми, отвечал на их вопросы, пытался успокоить их, передав частичку своей уверенности и решительности. Во время одного из подобных визитов разбомбленных районов одна из женщин воскликнула: «Смотрите, он переживает за нас, он плачет!» Черчилль действительно плакал. Причем искренне. Он часто проливал слезу и по другим поводам: после выступлений, провожая Гарри Гопкинса весной 1941 года, каждый раз во время просмотра любимого фильма «Леди Гамильтон», на торжественном параде во время Тегеранской конференции, устроенном в его честь по случаю дня рождения. Его называли «плачущий мальчик», он и сам признавал, что «плакал слишком много»{288}. Обычно подобное выражение эмоций на публике является табу для любого государственного деятеля, поскольку сопряжено с невосполнимыми репутационными издержками, но в случае с Черчиллем оно имело обратный эффект. Учитывая, что причиной его слез была не жалость к себе, они представляли собой не признак слабости, а выражение сострадания.

Черчилль не только посещал районы, пострадавшие от бомбардировок, но и старался лично наблюдать за ходом воздушных боев. После того как люфтваффе изменило тактику и вместо промышленных центров начало бомбить города, никто не мог считать себя в безопасности. Бомбы падали на Букингемский дворец, Вестминстер и Даунинг-стрит. В 1939 году на северо-западе Лондона в районе Доллис Хилл был построен двухэтажный бункер Paddock с сорока комнатами. Черчилль использовал его всего один раз для заседания Военного кабинета. Перед самым началом войны было завершено строительство еще одного бункера Cabinet War Rooms, расположенного в центре Лондона в подвалах здания New Public Offices. Сегодня он открыт для публики, в нем можно увидеть кабинет Черчилля с установленной там кроватью, комнату для заседаний, а также множество других помещений. На самом деле, наш герой ночевал в нем всего три раза. Обычно, находясь в Лондоне, он оставался в так называемом «Филиале дома № 10» – в наземных помещениях здания Министерства торговли, укрепленных стальными балками и защищенных снаружи стальными ставнями. При выезде за город он останавливался в официальной резиденции премьер-министра Чекерс, однако, учитывая, что в полнолуние объект становился легкой добычей для бомбардировщиков, он также активно использовал поместье Дитчли-парк в графстве Оксфордшир, предоставленное политиком-консерватором Рональдом Три (1897–1976). Когда в Лондоне начинал звучать сигнал воздушной тревоги, Черчилль вместо того, чтобы прятаться в бункере, либо продолжал работать, либо надевал пальто, шляпу, закуривал большую сигару и поднимался на крышу. Отмахиваясь от обвинений в безответственности, он объяснял: «Когда я был маленький, няня была не в состоянии мне помешать погулять в парке, если я этого очень хотел. И Адольф Гитлер также вряд ли преуспеет в этом». Также ему импонировало высказывание французского математика Анри Пуанкаре (1854–1912): «Я нахожу спасение под неприступной аркой вероятности». Стоит ли удивляться, что когда Лондон стал жертвой ракет Фау-1 и помощники британского премьера решили воочию посмотреть на «оружие возмездия», первым кого они увидели, выйдя из резиденции, был Черчилль, уже наблюдавший за обстрелом{289}.

Помимо своего появления в народе Черчилль также уделял внимание своему образу, который стал для британцев одним из самых узнаваемых и запоминающихся в годы войны. Еще в 1920-е он отмечал, что «одним из самых обязательных атрибутов каждого публичного человека должен стать некий отличительный знак, по которому его всегда будут узнавать»{290}. Для Черчилля такими знаками стали пальто, костюм-тройка с неизменным галстуком-бабочкой, необычные шляпы и огромные сигары. Иногда он облачался в военную форму, став единственным главой британского правительства, носившим ее в период своего премьерства. В 1941 году, когда Черчиллю сообщат, что бойцы отрядов Сопротивления рисуют в оккупированной Франции на стенах латинскую букву V, означающую по-французски «победа» (Victoire), а по-голландски – «свобода» (Vrijheid), он включит этот знак в арсенал позиционирования своей личности. Его даже не смутило, что повернутая тыльной стороной ладони к собеседнику, эта комбинация из двух пальцев в Британии и доминионах означает обидное оскорбление. За ним последует Би-би-си, обнаружив, что передача буквы V кодом Морзе – точка-точка-точка-тире – аналогична известному «мотиву Судьбы» из Симфонии № 5 Людвига ван Бетховена – соль, соль, соль, ми-бемоль. Отныне радиокорпорация станет использовать этот музыкальный фрагмент при объявлении военных новостей или в патриотических передачах. На 1941 год придется появление еще одного PR-символа – бульдожьего взгляда, убедительно запечатленного на известном фотопортрете Юсуфом Каршем (1908–2002). Сам Карш признавался, что эта работа стала первой, принесшей ему мировую известность. Этот портрет также стал первым, показавшим миру другого Черчилля. До начала войны запечатлеть такой взгляд на пленку было невозможно потому, что Черчилль еще не сталкивался с такого уровня проблемами и не находил в себе столь мощные силы для отчаянного противостояния.

Важной составляющей военного лидерства Черчилля стали его публичные выступления. Постоянно совершенствуя свой стиль и навыки, он выработал и последовательно придерживался следующих принципов. Во-первых, тщательная подготовка. Не случайно Ф. Э. Смит шутил, что «Уинстон потратил лучшие годы своей жизни на составление экспромтов». Черчилль мог несколько суток готовить ответственные выступления, обдумывая отдельные фразы и того больше – по несколько месяцев, фиксируя их в специальном блокноте. Отработав и согласовав текст на предмет отдельных фактов, он приступал к репетиции, нередко декламируя его во время водных процедур, чем периодически озадачивал дворецкого. Во-вторых, Черчилль старался концентрироваться на идеях. Не перенося пустословов, он подтрунивал в свое время над способностью Рамсея Макдональда «заключить в максимум слов минимум смысла», а также зло отзывался о горе-ораторах, которые «готовы пойти на огромные жертвы ради своих убеждений, только они не знают, за что ратуют, и готовы умереть за правду, только не знают, в чем она состоит». Черчилль считал, что прежде чем начать выступление, оратор должен сам четко представлять, какую мысль он донесет до слушателей и к каким выводам приведет их в конце. Концентрируйтесь не на изложении фактов, а на демонстрации идей, советовал он выступающим на публике. В-третьих, он призывал не пасовать перед аудиторией. «Действуйте, как копер, – делился он своим опытом. – Ударили раз. Отошли, вернулись – снова удар. Не получилось, бейте в третий раз». И уж тем более не бойтесь быть серьезным! «Не нужно потакать прихотям аудитории: дескать, они