Дворянские гнезда - Нина Молева

Правда, работа в киевских соборах приносит Врубелю еще одну нечаянную радость – поездку в Венецию для изучения мозаик в соборе Святого Марка. Руководители реставрационных работ сочли возможным оплатить ее художнику. Но спустя пять лет после отъезда из Петербурга Врубель приезжает теперь уже в Москву без гроша в кармане. И даже без билета – его привозит с собой направляющаяся на гастроли в старую столицу цирковая труппа. И снова строки воспоминаний Константина Коровина: «Прошли годы. Однажды в октябре поздно вечером я шел в свою мастерскую на Долгоруковскую улицу. Фонари светили через мелкий дождик. На улице грязно. „Костя Коровин!“ – услышал я сзади себя. Передо мной стоял М. А. Врубель. „Миша! Как ты здесь? Пойдем ко мне. Послушай, как я рад, Миша, Миша!“ Я держал его мокрую руку: летнее пальто, воротник поднят – было холодно. „Ты уже здесь давно?“ – „Дней десять“. – „И ты не хотел меня видеть?“ – „Нет, напротив, я у тебя был, но ты все у Мамонтова, а я его не знаю. Послушай, я к тебе не пойду сейчас, а ты пойдешь со мной в цирк – да!“ – „Но он скоро кончится. Сколько времени?“ – „Половина одиннадцатого. Пойдем!“ – „Зачем?“ – „Знаешь, меня там ждут“. – „Миша, приходи ко мне завтра“. – „Хорошо“. – „В три часа“. – „Хорошо“. Мы расстались».

Расстались меньше чем на сутки. На следующий день Врубель перебрался жить и работать в мастерскую Коровина – другого жилья и у «Солнечного Костеньки», как его называли товарищи, не было.

Со временем биографы обоих художников будут писать о счастливом периоде их творчества. Знакомство с Саввой Ивановичем Мамонтовым позволило войти в круг интереснейших людей, дало заказы, новую для обоих работу в недавно организованной Частной опере. Декорациями увлеклись все: от Поленова, Левитана, Серова до Виктора Васнецова, Константина Коровина и позднее других примкнувшего к ним Михаила Врубеля. Это был необычный род живописи, неожиданные возможности. «Я чувствую, что окреп – то есть многое платоническое приобрело плоть и кровь, – пишет в 1890 году Врубель Анне Александровне. – Но мания, что непременно скажу что-то новое не оставляет меня». Новое воплощается в теме Демона. Над этим образом художник работает уже несколько лет. И вот теперь возникает картина «Демон сидящий» – полная смятения, тоски, внутренней смуты. И именно «Демон» заставляет усомниться в отмечаемом всеми биографами благополучии мастера. Именно мастера, каким заявляет о себе Врубель.

Да, в мастерской Врубеля – Коровина стоят начатые холсты, которыми будут восторгаться потомки. Да, оба художника полны интереснейших замыслов. Но в той же мастерской царит лютый холод. Нет денег на дрова, и спать надо ложиться поближе к маленькой печурке, иначе к утру начнет примерзать к спине одеяло. Нет денег и на еду. Неделями друзья сидят на чае с ситным – необходимый для такого меню заработок поставляет дворник. Это – ленты с поздравительными надписями для семейных праздников жильцов. И Врубель изобретает красивейшие, по словам Коровина, шрифты, выводя «Боже, Левочку храни». Единственный приятель художников – мышь, которая выбирается к печурке и которой они припасают крошки хлеба. По утрам Врубель обливается водой в большом красном тазу, на дне которого потренькивают льдинки. О том, чтобы обратиться за прямой помощью к меценатам, не думают ни тот, ни другой. И лишь Коровин понимает, какая драма начинает разыгрываться с самым дорогим ему человеком.

«Он изверился в понимании окружающих и вечной травле его, – это какое-то внушение извне, – и горьки часто были его глаза, и сирота жизни был этот дивный философ-художник. Не было ни одного человека, который бы больно не укусил его и не старался укусить. И знакомство богатых московских домов, где его общество любили, любили как оригинала, но все же было то, что вот те все настоящие художники, а этот такой, которого надо доделать – учить… Нет в нем положительного, а пишет черт знает что такое – за него совестно: то какими-то точками, то штрихами. Однажды один из важных московских граждан спросил у другого важного: „А что это такое делает у вас этот господин – какого страшного пишет?“ Тот важный господин сконфузился за Михаила Александровича и сказал: „Это проба красок для мозаики“. „А я думал!..“ – успокоился другой важный господин». Речь шла о декоративных панно на тему «Фауста», исполненных Врубелем в 1896 году для готического кабинета А. В. Морозова в Москве.

Это горькое полупризнание со снисходительным похлопыванием по плечу означало и невысокие цены за работы. Да и стоило ли платить Врубелю, когда он не умел ни копить, ни толком распоряжаться тем, что зарабатывал. Даже Коровин не догадывался, что отсылались почти все средства отцу – для младших сестер: на их образование, заграничные поездки, свадьбы. То, что оставалось, Врубель действительно широко тратил, угощая знакомых и незнакомых, так что едва ли не на следующий день после получения гонорара наступало очередное затяжное безденежье… И вот – встреча за кулисами Панаевского театра.

Надежда Ивановна жила в совсем иных условиях. Она из состоятельной семьи и сама располагает определенными средствами, чтобы не зависеть целиком от жалованья в театре. Ей не пришлось стеснять себя для получения музыкального образования. Ее сестра Екатерина Ивановна – жена сына знаменитого художника Николая Николаевича Ге, хозяйка земельных угодий на Украине. Мать годами живет в Швейцарии вместе с третьей дочерью, больной туберкулезом. Первые же выступления на сцене приносят Надежде Ивановне большой успех, внимание композиторов. Забела считается лучшей исполнительницей в операх Римского-Корсакова, который специально для нее пишет Марфу в «Царской невесте». А какая она, по отзывам современников, Волхова в «Садко», Царевна Лебедь в «Сказке о царе Салтане», Тамара в «Демоне», Татьяна в «Евгении Онегине»!

И снова сомневается Врубель-отец: неужели правда, что материально независимая, к тому же известная артистка согласится на брак с его сыном? Как хочется отцу, чтобы к сыну пришла слава, как ищет он каждую заметку о нем в газетах, как расспрашивает знакомых, случайно попавших на оформленные сыном постановки в Москве, на выставки! И как огорчается, не находя ни похвал, ни даже упоминаний. Искренняя забота, как часто бывает в жизни, оборачивается своей противоположностью. Врубель, не признаваясь самому себе, старается избегать свиданий с теперь уже живущей в Севастополе семьей, не давать повода для сочувствия и сожалений. Даже о свадьбе он сообщит только письмом, хотя в душе тоскует по родительскому дому.

Кто бы мог догадаться, что свадьба станет его спасением! Между сделанным в марте 1896 года предложением и состоявшимся в конце июля венчанием пролегла самая страшная полоса жизни Врубеля. По заказу Мамонтова он пишет для Всероссийской Нижегородской выставки два огромных панно: «Микула Селянинович» и «Царевна Лебедь». Заказчика они устраивают, зато, по словам К. Коровина, «художники Академии и другие взбесились как черти. Приехало специальное жюри из Академии, смотрели панно и картоны, было заседание, где поставлен был вопрос – быть или не быть панно Врубеля на выставке». Панно сняли. Правда, Мамонтов специально для них выстроил павильон на той же выставке. Но травля началась, и спасти от нее не могло ничто. Через много лет Коровин будет с ужасом вспоминать: «…Что за озлобленная ругань, и ненависть, и проклятия сыпались на бедную голову Михаила Александровича. Я поражался, почему это, что, в чем дело, какие стороны души, какие чувства, почему возбуждают ненависть эти чудные невинные произведения. Я не мог разгадать, но что-то звериное в сердцах зрителей чувствовалось».