Вычеркнутый из жизни - Арчибальд Кронин

— Да, явились, и ничего дурного вы нам тут припаять не можете.

— Конечно, нет. Когда вы прибыли в управление, вас попросили немного обождать, пока не будут выполнены некоторые формальности.

— Совершенно точно. В полиции с нами были очень обходительны, чего не скажешь про вас.

— Я еще раз прошу вас набраться терпения и сосредоточить все свое внимание на том получасе, который вы провели с Коллинзом в приемной полицейского управления. Суд, несомненно, явился испытанием для вас обоих. По-видимому, вы волновались, нервничали и не были вполне уверены в своих показаниях, что и нашло отражение в разговоре, который вы там вели.

— Каком еще разговоре?

— Разве вы не помните?

— Нет, не помню.

— В таком случае, быть может, я смогу освежить его в вашей памяти. — Грэхем взял листок из лежавшей перед ним кипы бумаг. — Насколько мне известно, между вами и Коллинзом произошел следующий разговор:

«Коллинз. Ну вот, вроде бы уже виден конец, и хорошо, что мы до него добрались. А то я думал: не выдержу.

Бэрт. Чего ты волнуешься, Эд. Ты же знаешь, что мы поступили правильно и по чести.

Коллинз. Да, пожалуй. А все-таки…

Бэрт. Что все-таки?

Коллинз. Ну, ты же знаешь, Луиза. Почему ты не сказала про… Ты знаешь про что!

Бэрт. Потому что никто меня об этом не спрашивал, дурачок.

Коллинз. Так-то оно так. А мы… мы получим награду?

Бэрт. Будь спокоен, Эд, получим. Может, нам и еще чего-нибудь прибавят.

Коллинз. Ты это про что?

Бэрт. Погоди — увидишь. Я попридержала кое-что про запас.

Коллинз. А Мэфри правда тот человек, Луиза?

Бэрт. Да замолчи ты. Сейчас отступать все равно уже поздно. Мы же ничего плохого не сделали. Со всеми этими уликами Мэфри все равно бы не выпутаться. И потом его ведь не повесили. Неужто ты не понимаешь, дуралей, что против полиции все равно не пойдешь. И все еще может так обернуться, как тебе и во сне не снилось, Я скоро жить буду, точно настоящая леди».

Грэхем кончил чтение и, спеша опередить судью, сурово обратился к свидетельнице:

— Вы что же, станете отрицать, что этот разговор, который был подслушан и записан, действительно имел место?

— Не знаю. Я не помню. Не могу же я отвечать за то, что говорил Эд Коллинз. — Бэрт пришла в полное смятение, и голос у нее дрожал.

— Что вы делали после того, как полиция выдала вам деньги?

— Точно не помню.

— А вы не отправились отдыхать в Маргейт с Эдвардом Коллинзом?

— По-моему, нет.

— И вы с ним не жили в одном номере в отеле «На берегу»?

— Конечно, нет. И, вообще, нечего меня оскорблять, я не за тем сюда пришла.

— В таком случае едва ли вам будет приятно, если я покажу суду книгу записей этой гостиницы за тот период.

— Милостивые государи, — снова вмешался генеральный прокурор, — я вынужден опротестовать подобные заявления, касающиеся морального облика свидетельницы и не имеющие прямого отношения к делу.

— Однако обвинение почему-то не возражало, когда пятнадцать лет назад делались гораздо более серьезные и менее справедливые заявления относительно морального облика моего клиента.

Наступило молчание. Грэхем повернулся к Бэрт.

— Отдохнув, вы вернулись в Уортли. Вы обнаружили, что атмосфера здесь изменилась, стала более прохладной. Вы отнюдь не сделались популярной героиней, какой вам хотелось стать. Работу найти было трудно. Тем не менее как раз в это время вам и Эдварду Коллинзу были предложены отличные места, на которые вы и поступили, — в одном из самых высокопоставленных домов Уортли. Правильно я говорю?

— Да.

— Кто был хозяином этого дома?

Бэрт уже держалась без всякого вызова. Она исподтишка метнула взгляд на Пола. Фамилия хозяина, казалось, прилипла у нее к гортани. Затем среди гробовой тишины она пролепетала:

— Мистер Енох Освальд.

— Прав ли я, говоря, что мистер Освальд проявил величайшую доброту по отношению к Коллинзу — женил его на своей старшей горничной и затем отправил супругов в Новую Зеландию?

— По-моему, он красиво поступил с Эдом, — пробормотала Бэрт.

— А с вами? — вкрадчиво спросил Грэхем. — Разве он отнесся к вам не так же внимательно, хотя, быть может, и несколько круто? Дал вам хорошее место у себя в доме, потом выдал замуж и, оплатив проезд, чуть было тоже не отправил на край света.

Бэрт пробормотала что-то в знак согласия, и по залу пронесся шепот. Интерес у присутствующих был возбужден до предела. Все взоры были устремлены на Грэхема, когда он задал очередной вопрос:

— Чем же вы можете объяснить такое внимание со стороны мистера Освальда к вам и Коллинзу, двум главным свидетелям по делу Мэфри?

Бэрт покачала головой.

— А не могло ли это в какой-то мере объясняться тем обстоятельством, — сдержанным тоном спросил Грэхем, — что Енох Освальд является хозяином квартиры, где жила убитая женщина — Мона Спэрлинг?

Бэрт снова промолчала. Мертвая тишина дарила в зале.

— Мистер Освальд довольно часто бывал в этой квартире: приходил по делам — получить квартирную плату, узнать, не нуждается ли в чем-нибудь жилица. Поскольку приходил он по вечерам, его вполне мог видеть Коллинз, который частенько бывал на улице в вечерние часы.

— Я… я думаю, что мог.

И тут последовал вопрос, неожиданный, как удар из-за угла.

— Освальд приезжал к своим квартирантам на велосипеде?

— Ну, хоть бы и приезжал… и даже на зеленом, — вырвалось у Бэрт. — Ко мне-то какое это имеет отношение?

Зал загудел.

— И последний вопрос, — небрежно проронил Грэхем, словно эта мысль только что пришла ему в голову. — Вчера, да и сегодня, здесь много говорилось о левше. Мистер Освальд — левша?

Зал затаил дыхание. Бэрт уже не могла больше изворачиваться. Она обвела присутствующих блуждающим взглядом, из груди ее вырвался стон ужаса.

— Да. И мне плевать: пусть все об этом знают.

Со свидетельницей сделалась истерика. Зал мгновенно загудел от возбуждения. Несколько корреспондентов схватили свои блокноты и бросились к телефонам.

После того как Бэрт с помощью приставов сошла с возвышения, наступила драматическая пауза. Затем Грэхем повернулся к судьям, чтобы произнести заключительную речь.

Голос его, звучавший почти все время спокойно и сдержанно, теперь был исполнен страстной убежденности:

— Я должен поблагодарить суд за терпение, с каким меня здесь слушали. Теперь я буду краток. Милостивые государи, мы гордимся тем, что наша система судопроизводства основана на принципе, согласно которому человек считается невиновным до тех пор, пока не установлено обратное. Человека можно подозревать, но обвинение обязано доказать его вину.