Наследница тамплиеров - Далия Трускиновская

Тут до Лео дошло, отчего ей не верят.

— Вы думаете, я просто отвлекаю ваше внимание? Нет, я действительно знаю эту тайну, потому что я — Леонида фон Рейенталь. Я — прямая наследница Вернера фон Рейенталя, который купил плиту у барона фон Апфельдорна. Она — моя, и я знаю, как с ней надо обращаться. Не верите? У вас наверняка там есть хоть один смартфон. Войдите в Интернет и поищите меня — Леониду фон Рейенталь. Там должны быть портреты.

Она не могла разобрать голосов, но уловила шепот — шантажисты совещались.

— Ну, убедились? — спросила Лео. — Теперь готовы к переговорам?

— Да, — ответил Ричард Арнольдович. — Нам нужна плита.

— Вам нужна плита, которая будет приносить деньги. Сама по себе она ценности не представляет — ее еще не всякий музей купит. Да вы ее и не можете продать — она моя…

Тут Лео осенило.

— А хотите, я вам ее продам? За рубли? — спросила Лео. — Сто рублей — и она ваша. И делайте с ней, что хотите!

Это предложение явно озадачило сидящих в подвале шантажистов.

— Как ты это сделаешь? — прямо спросил Ричард Арнольдович.

— Элементарно. Сейчас свяжусь с нотариусом, который работает на мою семью. Он знает, где хранятся все документы, и напишет дарственную, сам ее заверит, у него есть право подписи. На это уйдет примерно полчаса, если я сразу застану его на месте.

— Мы вам не верим.

Это был голос Эдгарда.

— Не верите, как человек может отказаться от плиты, приносящей деньги? Очень просто. Я богатая наследница. Плита была мне нужна, чтобы размножать золотые монеты из коллекции прадеда. Но он мне оставил столько денег, что этими я могу пренебречь. Я объясню вам, как нужно обращаться с плитой, — тут Лео невольно усмехнулась, — я свяжу вас с нотариусом, господином Либманом. Но взамен вы должны отпустить детей.

— Детей не отпустим, — ответил Ричард Арнольдович. — Пока нам не вытащат плиту и не погрузят в машину.

Лео понимала, что происходит. Перспектива не только остаться без плиты, но и попасть в когти следователей затуманила мозги коневодческой семейке. Им нужно было получить плиту и удрать, пока следователи, раскапывая убийство Леси, не добрались до них. А как будут ломать потолок подвала, их мало беспокоило, захотят — сломают.

— Как знаете, — холодно сказала Лео. — Я предложила все, что могла предложить. Не хотите — сидите и ждите, пока в подвал не пустят усыпляющий газ.

— Нет, нет! — закричала женщина. Это была жена Кириллова, мать троих детишек. — Не делайте этого! Христа ради! Скажите мужу — он заплатит! Пусть разберут потолок, пусть вызовут кран!

Лео хотела ответить: разборка потолка кончится тем, что все рухнет вниз, и плита уцелеет, и взрослые, возможно, уцелеют, хотя и с переломанными ногами, а вот дети могут погибнуть.

— Я скажу! — ответила она и достала смартфон. Нужно было в потемках, на ощупь, написать Кречету: пусть пошлет бойцов в «Конный двор», чтобы захватить женщин, Таисью Артуровну и Надю. Ведь никто, кроме Лео, не знал правды о шантажистах. И тогда будет легче торговаться…

Она услышала за спиной дыхание. Кто-то спустился в подвал. Кто-то подошел и встал вплотную, грудью к спине Лео.

Это мог быть только Кречет.

Митенька не знал, что на свете существует огнестрельное оружие.

Да он и Митенькой уже почти что не был.

Он многого не знал, но в нем жила вера. Именно безоговорочная вера позволила ему чуть ли не на ходу забраться в грузовик, который привез его в Протасов.

Он знал, куда должен попасть, остальное не имело значения. Он знал: нужно спасать плиту, которая служила для тайных ритуалов.

И он помнил все. Ну, почти все…

Порт Ла-Рошели ночью. Крики грузчиков и скрип лебедки, поднимающей на борт суденышка замотанную в мешковину плиту. Отчаянную ругань старого Жеана де Буа и бормотание брата Рейньера, впавшего в отчаяние — в Париже остались его племянники.

И лицо Изабо де Бавьель. Она все понимала. После той короткой и бурной связи двенадцать лет назад они больше не встречались. Он не знал других женщин, ни до нее, ни после нее, она знала только старого мужа. Но она, получив письмо, привезла в Ла-Рошель ребенка. Мальчик был в опасности — если король Филипп и его свора судей узнают, что у Бетанкура есть ребенок, они захватят ребенка и будут издали грозить беглецу: удавим в тюрьме, если не вернешься!

О том, что орден рыцарей-храмовников разгромлен, толковали по всей Франции. Слухи были и невероятные, и вполне разумные: король позавидовал богатству рыцарей. А поскольку на службе ордена было довольно много народа, началась суета — семьи отправляли подальше, в Испанию и Португалию, мужей, отцов, сыновей, племянников. До Ла-Рошели король еще не дотянулся.

— Я спрячусь в девичьей обители, — сказала Изабо. — Два дня назад умерла сестра Аньес, моя младшая, а умерла в замке нашего брата, куда ее отпустила аббатиса проститься с умирающей матерью. Она упала с лестницы и разбила голову. В обители об этом еще не знают. Я вернусь в обитель вместо нее. Мы похожи, сестры не сразу догадаются, хотя аббатисе придется сказать… А ты береги нашего мальчика.

— Я сберегу его.

Мальчик стоял рядом с матерью и недоверчиво смотрел на чужого мужчину, одетого крестьянином, в домотканой рубахе до колен, в бурой тунике поверх нее, в короткой суконной накидке с капюшоном.

— Арно, слушайся этого господина, он наш родственник, — сказала Изабо. — Сейчас ты поедешь с ним…

— А ты, матушка?

— Я приеду потом. Молись каждое утро и каждый вечер, как учил отец Жоффре, ешь все, что дадут…

Он знал, что Изабо назвала мальчика в его честь. Это было единственное, что она могла сделать в память об их короткой любви.

Если бы не обет, он бы женился на ней сразу, как только узнал, что она овдовела. Но обет был прочнее железных цепей. Довольно было и того, что он, молодой рыцарь-храмовник, двенадцать лет назад поддался искушению. А теперь, когда орден рыцарей Храма был разгромлен, сложить с себя обеты было бы бесчестием.

— Куда ты поплывешь? — спросила Изабо.

— Сперва — в сторону Дании. Я должен увезти сокровище как можно дальше. Думаю, в Дании не задержусь. Там, дальше, есть морской путь в лифляндские земли.

— Да хранит тебя Господь, Арно. И тебя — да хранит Богородица, сынок.

Он вздохнул. Эта женщина не знала, чем он ей обязан. Во время тайных ритуалов с плитой он представлял себе ее лицо, ее тело, душа и плоть вскипали от страсти.

Его рука сама потянулась к поясу. К ремню был подвешен потертый замшевый кошель, там лежали отдельно обычные монеты, отдельно — зачарованные, которые приносили потомство. Бетанкур подумал, что неплохо бы оставить Изабо два турских ливра, тем более — неизвестно, какие монеты в ходу там, куда приведет путь. И тут же прогнал эту мысль: объяснить женщине особенность этих турских ливров он не сможет, а если не объяснять — она перепугается до полусмерти, увидев вместе двух монет четыре. В лучшем случае Изабо выбросит деньги в реку, в худшем — побежит к духовнику на исповедь…