Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Фактически преступные манипуляции с письмами начались 24 ноября — уже тогда действия Милорадовича решительно противоречили законным интересам все еще живого Александра I (по сведениям в Петербурге, конечно)!

Еще более чудовищно выглядит предположение, что на тех же основаниях основывал свое поведение и Лопухин еще 22 ноября!

Позже в этот день (26 ноября) обычной почтой пришло более раннее письмо от Виллие от 16 ноября, описывающее предшествующее осложнение болезни и рассказывающее о причащении и исповеди императора; оно было, очевидно, послано за несколько часов до того, как согласно распоряжению Дибича в первый раз на рассматриваемом промежутке времени было послано сообщение фельдъегерской связью. По-видимому, Виллие еще не знал, что через несколько часов возникнет гораздо более быстрая оказия для передачи сообщений. Незначительная разница во времени поступлении этих двух сообщений (а ведь должна была быть порядка суток!) — дополнительный аргумент в пользу того, что послание из Таганрога от 17 ноября было задержано Милорадовичем.

Все эти беспорядочные вести, разумеется, усиливали сумятицу и волнения в Зимнем дворце.

Несмотря на меры по сокрытию информации, слухи о болезни государя распространялись по городу, в связи с чем на утро 27 ноября было назначено богослужение о выздоровлении государя: столичные верхи приглашались в Александро-Невскую Лавру, а царская фамилия с ближайшим окружением должна была молиться во внутренней церкви Зимнего дворца.

Неизвестно, кому принадлежала такая инициатива частичного нарушения принятого режима публичного молчания о болезни государя; до солдат и широкой массы горожан и эта весть не дошла. Отметим этот момент!

И после 11 часов утра 27 ноября в Петербург продолжали поступать письма, где об Александре писалось как о живом. Они ударяли по нервам и заставляли проверять: когда и откуда именно отправлено послание. Впрочем, тогда уже всем все в этом отношении стало ясно, и людей волновали совсем иные проблемы.

Поэтому неудивительно, что тогда же как-то выпали сведения о фельдъегерской почте из Таганрога от 18 ноября: возможно, ее и вовсе не посылали, с часу на час ожидая трагического исхода — Виллие ведь действительно в тот день утратил надежду на выздоровление. Но в то же самое время такая информация представляла исключительно важное значение для Петербурга!

Едва ли ошибемся, предположив, что Милорадович получил и это сообщение в тот же расчетный интервал времени — от середины дня 26 ноября. Имея информацию о неминуемой смерти императора в ближайшие часы, он сохранил ее при себе, как важнейший фактор, обеспечивающий последующую внезапность, и, скорее всего, изобрел гениальный трюк с богослужениями, смысл которого мы объясним чуть ниже.

Технические детали деятельности Милорадовича никогда не подвергались серьезному расследованию. И Николай I предпочитал не ворошить прежнее, учитывая трагическую гибель Милорадовича 14 декабря, и историки никогда не интересовались всерьез упомянутыми обстоятельствами.

Милорадович, выигрывая последнее столкновение с бывшим царем и первое — с будущим (как все-таки оказалось позднее), тщательно планировал дальнейшую кампанию — ведь он был не только храбрейшим рубакой, но и самым решительным и хладнокровным военным профессионалом своего времени!

Следующий день, 27 ноября 1825 года, должен был стать поворотным пунктом истории России!

Когда Милорадович принес 27 ноября весть во дворец о смерти Александра I, все царское семейство молилось о здравии императора. Императрица-мать Мария Федоровна едва не лишилась чувств.

Когда-то Мария Федоровна стоически перенесла убийство мужа. Мало того: в ту страшную ночь с 11 на 12 марта 1801 года она попыталась самостоятельно взять правление страной в собственные руки — и получила крутой отпор со стороны старшего сына и его сообщников. Но с тех пор прошли неумолимые годы, в 1825 году вдовствующей императрице исполнилось 66 лет, расшатанная нервная система уже не повиновалась воле. Самым роковым образом это проявилось в эти критические минуты.

Пока ее утешали, Милорадович увлек Николая Павловича в дворцовую церковь и буквально заставил присягнуть Константину и тут же оформить присягу в письменном виде. Никем не сообщалось, куда и как затем последовала эта бумага (обычным образом все присяжные грамоты передавались на хранение в Сенат), но можно не сомневаться, что Милорадович позаботился об ее сохранности. Тут же Милорадович заставил Николая привести к присяге присутствующих генерал-адъютантов, а сам, своей волей, распорядился о приведении к присяге столичного гарнизона.

Едва ли случайно именно в данный момент, когда о смерти императора могли знать лишь Милорадович и его предполагаемые сообщники, в Зимний дворец заявился и С.П.Трубецкой. Он рассказывает: «27-го числа поутру я поехал во дворец, и взошел по известной так называемой комендантской лестнице, и был крайне удивлен, нашедши в комнате, отделявшей церковь от внутреннего пехотного караула, графа Милорадовича, отдававшего тихо, но так что я мог слышать, приказание коменданту [Петербурга П.Я.]Башуцкому разослать плац-адъютантов по караулам с приказанием привести их к присяге» — вчитайтесь в подробности того, как именно был принужден к присяге Константину весь столичный гарнизон: шепотом!

Особая миссия была возложена на адъютанта самого Милорадовича штаб-ротмистра графа Г.А.Мантейфеля — он помчался в Москву. Одновременно о смерти императора и необходимости присяги Константину оповещался А.А.Закревский, тогда — генерал-губернатор Финляндии.

В Варшаву же выехал один из адъютантов самого Николая — штабс-капитан А.П.Лазарев — с посланием такого содержания:

«Любезный Константин!

Предстаю перед моим государем с присягой, которой ему обязан, которую уже и принес ему, со всеми меня окружавшими, в церкви, в ту самую минуту, когда разразилась над нами весть о жесточайшем из всех несчастий. Как сострадаю я тебе и как мы все несчастливы! Бога ради, не покидай нас и не оставляй одних.

Твой брат, твой верный подданный на жизнь и на смерть.

Николай».

Никогда позже ни единым словом Николай не признался, как он мог позволить совершить Милорадовичу такое насилие над ним: ведь задержись Николай с присягой на четверть или на полчаса — и все события его царствования пошли бы совершенно по-другому. Как бы это на самом деле ни происходило, но Николай проявил себя просто жалким щенком, спасовавшим перед матерым волчищем Милорадовичем, которому не пришлось прибегать ни к оружию, ни к физическому насилию. Это была минута позора настолько дикого и глупого, что никак ни оправдать, ни объяснить его было невозможно. Оставалось лишь скрывать истину и уверять всех, что Николай присягнул по доброй воле и сообразно с собственным намерением. И врать это пришлось буквально через несколько минут.

Как только императрица-мать немного пришла в себя, она тут же озаботилась делами ее единственного присутствовавшего сына и тут же с ужасом узнала, что он уже присягнул брату Константину! «Что сделали вы, Николай? Разве вы не знаете, что есть акт, который объявляет вас наследником?» — вскричала она (разумеется, по-французски).